противоположном конце что-то поджидало ее, чтобы сожрать.
От обоих мужчин было мало толку. Они смотрели на меня в полном замешательстве. Каждый сказал, что он без всяких на то причин сильно боится. Я должен был согласиться с ними. Я чувствовал, что за все золото мира не соглашусь пересечь этот мост. Я не знал почему.
– Что ты еще помнишь, Хосефина?
– Сейчас мое тело очень напугано, – сказала она. – Я больше ничего не могу вспомнить. Этот дьявол, Сильвио Мануэль, всегда находился во мгле. Спроси у Розы.
Движением головы она попросила Розу говорить. Та три-четыре раза утвердительно кивнула, но не смогла выдавить из себя ни единого слова. Напряжение, которое испытывал я сам, было беспричинным, но реальным. Все мы стояли на этом мосту, на самой его середине, не в состоянии сделать ни одного шага в том направлении, в котором указывала Хосефина. Наконец Хосефина взяла на себя инициативу и повернула назад. Мы пошли в центр города. Паблито привел нас к большому дому. Ла Горда, Лидия и Бениньо уже ели. Они даже заказали еду для нас. Я не был голоден. Паблито, Нестор и Роза были в оцепенении, Хосефина же ела с удовольствием. За столом царило мрачное молчание. Каждый избегал моего взгляда, когда я пытался начать разговор. После завтрака мы пошли к тому дому. Никто не произнес ни слова. Я постучал, и когда дама открыла дверь, я объяснил ей, что мне хочется показать дом моим друзьям. Она на секунду заколебалась. Ла Горда дала ей немного денег и извинилась за то, что мы ее беспокоим.
Хосефина повела нас прямо в заднюю половину дома. Я не видел этой части дома, когда был здесь в прошлый раз. Там находился мощеный дворик с помещениями, расположенными вокруг него. В крытых коридорах хранился громоздкий сельскохозяйственный инвентарь. У меня было такое ощущение, что я уже видел этот дворик, когда тут не было всего этого хлама. С каждой стороны дворика находилось по две комнаты. Нестор, Паблито и Бениньо, казалось, были на грани тяжелой истерики. Ла Горда обливалась потом. Она села с Хосефиной в нишу одной из стен, а Лидия и Роза вошли в одну из комнат. Внезапно Нестор, как будто в поисках чего-то, вошел в другую комнату. Так же сделали и Паблито с Бениньо. Я остался наедине с хозяйкой дома. Я хотел было заговорить с ней и спросить, знакомо ли ей имя Сильвио Мануэля, но не мог набраться храбрости для разговора. Мой живот, казалось, завязывался узлами, с лица капал пот. Что-то подавляло меня, невыразимая печаль, тоска по чему-то отсутствующему, непостижимому. Я не мог этого вынести. Я уже собирался попрощаться с дамой и выйти на улицу, когда ко мне подошла Ла Горда. Она прошептала, что нам следует посидеть немного в большой комнате, примыкающей к холлу, отделенному от дворика. Комнату было видно с того места, где мы стояли. Мы вошли внутрь. Это была очень большая, пустая комната с высоким сводчатым потолком, темная и хорошо проветриваемая. Ла Горда позвала всех туда. Дама посмотрела на нас, но сама внутрь не вошла. Каждый, казалось, в точности знал, где ему надлежит сидеть. Хенарос уселись справа от двери, у одной из стен комнаты. Сестрички сели слева, у противоположной стены. Они уселись вплотную к стенам. Хотя мне хотелось сесть рядом с Ла Гордой, я занял место в центре комнаты, показавшееся мне правильным. Не знаю почему, но наши места, казалось, предопределял какой-то высший порядок. Пока я там сидел, волна странных чувств нахлынула на меня. Я был пассивен и расслаблен. Я казался себе киноэкраном, на который проецировались чужие чувства печали и тоски. Однако не было ничего, что я мог бы узнать как точные воспоминания.
Мы оставались в этой комнате больше часа. К концу я уже чувствовал, что готов открыть источники неземной печали, заставившие меня почти неконтролируемо плакать. Но затем так же непроизвольно, как уселись, мы встали и покинули дом, даже не поблагодарив его хозяйку и не попрощавшись с ней.
На площади мы сгрудились вместе. Ла Горда сразу заявила, что, поскольку она бесформенная, она все еще несет ответственность. Она сказала, что занимает такую позицию из-за тех выводов, к которым она пришла в доме Сильвио Мануэля. Ла Горда, казалось, ждала замечаний. Молчание остальных было для меня невыносимым. В конце концов я должен был что-то сказать.
– К каким же выводам ты пришла в этом доме, Горда? – спросил я.
– Думаю, все знают, к каким, – высокомерно ответила она.
– Мы этого не знаем, – сказал я. – Никто пока ничего не говорил.
– Мы знаем, что нам и не надо разговаривать, – буркнула Ла Горда.
Я настаивал на том, что такие важные вещи я не могу принять так просто, как нечто само собой разумеющееся. Нам необходимо поговорить о наших чувствах. Что касается лично меня, то все, что я оттуда вынес, – это опустошительное чувство печали и отчаяния.
– Нагваль был прав, – сказала Ла Горда. – Мы должны были посидеть на том месте, чтобы освободиться. Я теперь свободна. Я не знаю, как это произошло, но что-то было снято с меня, пока я там сидела.
Все женщины согласились с ней. Трое же мужчин – нет. Нестор сказал, что он был на грани того, чтобы вспомнить реальные лица, но, несмотря на его старания очистить свое поле зрения, что-то помешало ему. Все, что он испытал, было чувство тоски и печали оттого, что он все еще находится в этом мире.
– Теперь понимаешь, Горда, что я имею в виду? – сказал я.
Она, казалось, была недовольна. Она надулась, как никогда на моей памяти. Или же я видел ее такой надутой когда-то раньше? Она выступала перед группой. Я не мог сосредоточиться на том, что она говорит. Я углубился в воспоминание, которое было неоформленным, но почти достижимым для меня. Чтобы эти воспоминания продолжались, я, казалось, нуждался в постоянном потоке слов Ла Горды. Я был привязан к звуку ее голоса, к ее гневу. В какой-то момент, когда она начала остывать, я заорал на нее, что она строит из себя шишку. Она действительно взволновалась. Я какое-то время следил за ней. Я вспомнил другую Ла Горду, в другое время, – сердитую, толстую Ла Горду, толкающую меня в грудь кулаками. Я вспомнил, как смеялся над ее гневом, потешаясь над ней, как над ребенком. Воспоминания закончились в тот момент, когда замолк голос Ла Горды. Она как будто поняла, что я делал.
Я обратился ко всем и сказал, что мы находимся в опасном положении – что-то неизвестное нависло над нами.
– Оно не нависло над