Читать интересную книгу Почему РФ - не Россия - Сергей Волков

восточные традиционные режимы (в Турции и Китае), подверженные влиянию этих

мутаций в несравненно более слабой степени, не продержались дольше. Однако

очевидно, что, говоря о «несостоятельности» российской государственности, её как

бы сравнивают с неким несуществующим образцом, с тем, чего не бывало, а значит

(как позволительно в таком случае считать), и не могло быть. От неё как бы хотят

(речь, понятно, не о тех, кто никакой российской государственности не хочет),

чтобы она, оставаясь собой, была бы «лучше». Но она, как представляется, и так

сделала все, что могла делать, не утрачивая своей природы.

Исчезновение же с политической карты России как таковой, как нормального

государства вообще (независимо от его внутреннего строя) было делом совпадения

достаточно случайных обстоятельств с очень неслучайными устремлениями

определенных сил. Но это уже другой вопрос. Конечно, ни Англия, ни Франция, ни

Германия, ни Турция не перестали существовать как государства после падения в

них традиционных режимов, но и ни в одной из этих стран внутри почему-то не

нашлось сил (вопрос опять же — насколько «внутренних») откровенно выступавших и

деятельно работавших на поражение своей страны во время войны. Так «повезло»

только России, и результат победы столь специфических сил не мог быть иным,

кроме возникновения на месте одной из нормальных европейских империй

квазигосударства в виде заготовки «земшарной республики».

Смесь знаний, вынесенных из советской школы, с «демократическими»

представлениями с одной стороны и наивным мифологизаторством славянофилов XIX в.

с другой, привели к тому, что в качестве недостатков исторической России иной

раз курьезным образом называются как раз те факторы, которые как раз и

обеспечили её величие и значимость в мировой культуре. Стали говорить о том, что

Россия пала едва ли не потому, что стала империей, «слишком расширилась»,

европеизировалась, полезла в европейские дела вместо того, чтобы,

«сосредоточившись» в себе, пестовать некоторую «русскость». Характерно, что эти

представления особенно развились после 1991 г., когда «российская»

государственность оказалась отброшена в границы Московской Руси и представляют

(часто неосознанные) попытки задним числом оправдать эту ситуацию и

«обосновать», что это не так уж и плохо, что так оно и надо: Россия-де,

«избавившись от имперского бремени», снова имеет шанс стать собственно Россией и

т.п. Соответственно, допетровская Россия, находившаяся на обочине европейской

политики и сосредоточенная «на себе», представляется тем идеалом, к которому

стоит вернуться.

Такой подход, если и может рассматриваться как проект, обращенный в будущее

(идея создания чего-то типа индейской резервации в качестве заповедника «русской

духовности» может восприниматься положительно по самым различным соображениям,

как и неприязнь к реально-исторической России можно испытывать по разным

причинам), то в отношении прошлого вполне иррационален, т.к.

реально-историческая Россия могла быть только тем, чем она и была — Российской

империей, в ином случае она бы не существовала вовсе в виде сколько-то

влиятельного государства. С какой-то точки зрения в этом ничего плохого и не

было бы. В ином же случае концы с концами не сойдутся, потому как в свете

реального хода событий одно без другого возможным не было.

Собственно, уже Московская Русь не была чисто русским государством, более того —

если куда и расширялась — так именно на Юг и Восток (на Запад, куда больше всего

хотелось — не получалось), населенные культурно и этнически чуждым населением, в

присоединении которого обычно обвиняется империя Петербургского периода. Тогда

как приобретенные последней в XVIII в. территории — это как раз исконные русские

земли Киевской Руси. Присоединить их, т.е. выполнить задачу «собрать русских»

было немыслимо без участия в европейской политике, поскольку эти земли

предстояло отобрать у европейских стран. Наконец, крайне наивно полагать, что

какое бы то ни было государство вообще, тем более являющееся частью Европы (а

Киевская Русь тем более была целиком и полностью европейским и никаким иным

государством — тогда и азиатской примеси практически не было) и в течение

столетий сталкивавшаяся в конфликтах с европейскими державами, могло отсидеться

в стороне от европейской политики. За редким исключением островных государств

(Япония) мировая история вообще не знает примеров успешной самоизоляции. Этого

вообще невозможно избежать, не говоря уже о том, что тот, кто не желает

становиться субъектом международной политики, неминуемо обречен стать её

объектом. Тем более это было невыгодно России, которая в XVII в. находилась в

обделенном состоянии и перед ней стояла задача не удержать захваченное, а

вернуть утраченное, что предполагало активную позицию и требовало самого

активного участия в политике. Да она и пыталась это делать, только сил не

хватало. Так что принципиальной разницы тут нет, дело только в результатах: в

Московский период такое участие было безуспешным, а в Петербургский — принесло

России огромные территории.

Так называемое «европеизирование» являлось по большому счету только возвращением

в Европу, откуда Русь была исторгнута татарским нашествием. Киевская Русь — одна

из великих европейских держав средневековья, временно превратилась в Московский

период в полуазиатскую окраину Европы, и это-то противоестественное положение и

было исправлено в Петербургский период. Что же касается появившихся

военно-экономических возможностей, то тут едва ли нужны «оправдания». Можно

по-разному понимать «прогресс» (можно и вообще отрицать его общеисторическое

содержание), но технологическая его составляющая очевидна и не нуждается в

комментариях. Заимствование европейского платья на этом фоне — не бездумное и

самоцельное «обезьянничанье», а лишь технически-необходимый элемент

использования адекватных принципов военного дела и экономико-технологического

развития. В условиях, когда враждебный мир обретает более эффективные средства

борьбы, грозящие данной цивилизации гибелью или подчинением, для неё, не

желающей поступиться основными принципами своего внутреннего строя, может

существовать лишь одно решение: измениться внешне, чтобы не измениться

внутренне. Так поступила Россия в начале XVIII в., так поступила Япония в

середине XIX в. Именно этот эффект — сочетания европейской «внешности», т.е.

культурно-военно-технических атрибутов с собственной более эффективной

внутренней организацией и позволил им примерно через сто лет: России к началу

XIX, а Японии к середине XX в. стать ведущими державами в своих регионах.

Страны, не сделавшие это, будь это самые великие империи Востока — превратились

в XIX в. в полуколонии европейских держав (а более мелкие государства — в

колонии). Россия и Япония не только избегли этой участи, но в начале XX в. были

среди тех, кто вершил судьбы мира.

За все время существования российской государственности только в имперский

(«Петербургский») период — Россия была чем-то значимым в общечеловеческой

истории и имела возможность вершить судьбы мира. Если Греция прославила себя

своей античной цивилизацией, Италия — Римской империей, если временем

наибольшего общемирового значения Испании был XVI век, Швеции — XVII, Франции —

XVII–XVIII, Англии — XVIII–XIX, то венцом развития отечественной культуры и

государственности стала Российская Империя XVIII — начала XX вв. Именно эта

Россия была таким же значимым явлением мировой истории, как эллинизм, Рим,

Византия, империи Карла Великого и Габсбургов в средние века, Британская империя

в новое время.

Вообще заметно, что власть и администрация Российской империи служат для

известного числа современных авторов чем-то типа резиновых фигур для битья, на

которых, говорят, снимают стресс работники японских фирм, или чучел для обучения

штыковому бою. Между тем, ставить в вину российским императорам какие-то

«ошибки», не понимая ни существа стоящих перед ними задач, ни идеалов, которыми

каждый из них руководствовался, не чувствуя духа времени, не зная ни их реальных

возможностей, ни всей совокупности конкретных (очень и очень конкретных!)

обстоятельств, при которых им приходилось принимать решения, ни особенностей

мышления каждого из них и тех влияний, которые они считали существенными или не