В первые месяцы после Октябрьского переворота власть большевиков в Кузнецке не слишком замечалась. Обложили состоятельных горожан умеренной контрибуцией, за счёт неё открыли бесплатную столовую для неимущих: полста обедов в день. По требованию ВЦИК, реквизировали на сахарном заводе вагон сахару для нужд Москвы. Но со станции вагон не ушёл: проезжавшие с фронта солдаты разграбили сахар дочиста. То же случилось и с подсолнечным маслом. Юсин телеграфировал в Москву о невозможности обеспечивать грузоотправку. Вооружённой силы у него было шесть милиционеров. ЧК в Кузнецке ещё не создали.
Смекнув, что для отряда красногвардейцев с него потребуют продовольствие, фураж, Юсин стал сетовать Пудовочкину на трудности:
— Отовсюду сопротивление, товарищ, а чем я располагаю? От меня многого не жди.
— Я тебя спасу, Миша, — заверил Пудовочкин так, словно Юсин был его другом детства. — Мой отряд собран из бедноты деревень. Идём под пули казачьих дивизий и знаем, что возврата нам нет! Значит, я и трачу каждый мимоходный час на спасенье революции. Нас не станет, а у тебя, у местного народа память про наше доброе будет жить.
В кабинет вбежал член совдепа Лосицкий, шепнул Юсину, что публично убиты Ламзутов и Адамишин. Побледнев, Юсин объяснял Пудовочкину, что, кроме пользы, совдеп от Ламзутова ничего не видел.
— Тем более, товарищ, — как бы приветствуя сказанное председателем и сочувственно продолжая его мысль, заявил Пудовочкин, — мы должны перекрыть эту недостачу. Подведём под аминь более широкий масштаб! —
Потребовал дать ему список всех богатых и зажиточных кузнечан.
— Эх, снимаете вы мне голову… — тяжело вздохнул Юсин. — Кто отвечать
будет?
Глаза бородатого просияли весельем.
— Не смеши, Миша. Ты — мной спасенный! Раскрой ширинку и в тряпочку… э-э, помалкивай!
6
Перед воротами купца Ваксова волновалась толпа. Из дома донёсся выстрел, теперь долетали женские крики. Дюжина красногвардейцев с винтовками в руках топталась у приоткрытых ворот. Здесь же стояла бурая лошадь Пудовочкина.
Он вышел на крыльцо; фуражка набекрень на белокурых кудрях. Застегнул казакин на крючки, подтянул пояс, поправил винтовку за спиной. Балетной побежкой пронёсся к воротам. Сидя в седле, помахал толпе рукой, дурашливо крикнул:
— Поздравляю с громом «Грозы»! — простецки рассмеялся. — «Гроза» — мой отряд! — И ускакал.
Красногвардейцы пошли в дом купца грабить. А люди узнали, что Пудовочкин изнасиловал дочку Ваксова, гимназистку пятнадцати лет, а защищавшего её отца застрелил.
По городу начались реквизиции. Красные входили в дома, разбивали сундуки, забирали всё, что понравится. У купеческой вдовы Балычевой обнаружили полный сундук шёлковых головных платков. Расхватали их, стали повязывать шею. Сунцов ходил с алым бантом на жёлтом полушубке, с самодельной красной звездой на фуражке и с ярко–зелёным платком на шее. В доме девяностолетнего парализованного генерала Ледынцева увидал турецкое шомпольное ружьё времен покорения Кавказа и расстрелял генеральского зятя — за хранение оружия. Зять сам был старик — горный инженер на покое.
7
Доктор Зверянский громко постучал в дверь «бильярдной», услышал: «Войдите». Костарев, одетый, но накрывшийся пледом, приподнялся на канапэ. Он спал — его разбудил стук.
— Уважаемый госпо… пардон! Гр–ражданин комиссар! Вы знаете, что творят в–в–ваши? — от голоса доктора зазвенели бокалы в шкафчике.
Костарев надел пенсне, спустил с канапэ ноги, всунул их в домашние туфли.
— Расстреливают? Мародёрствуют? — обронил рассеянно.
Доктор судорожно сглотнул и почему–то зашёл к сидящему сбоку, наклоняясь и разглядывая его в профиль.
— Знаете… и — спите?
— И неплохо, между прочим, поспал.
Несколько секунд длилась тишина.
— У-уу! — доктор вдруг взревел, отшатнувшись, выбросив вперёд руки — будто отталкиваясь от сидящего. — Ка–а–кой цинизм!
Он силился говорить, но горло перехватил спазм, доктор лишь беспорядочно двигал руками, сжимал и разжимал мощные кулаки. Полное лицо багрово, губы дёргаются. Он выбежал и быстро вернулся; карман сюртука был оттопырен.
— Цини–и–изм… — выдохнул Зверянский и запустил пятерню в зачёсанные назад волосы.
Костарев сидел сгорбившись; уперев локти в колени, поддерживая голову ладонями, смотрел в пол, словно занятый чем–то своим, не имеющим отношения к доктору.
Тот столь взбудоражен, что речь даётся ему с немалым трудом:
— Потерявшие облик человеческий… мерзавцы… льют невинную кровь… а цинизм их начальника неопровержимо доказывает, что они з–звер–рствуют с его ведома и… поощряемы им… Прошу возражать! — смятенно прервал он себя.
Комиссар не шелохнулся.
— Ах, неугодно? В таком случае… в отмщение за безвинные жертвы… я казню!.. — Зверянский выхватил из кармана револьвер.
Сидящий взглянул сквозь пенсне.
— Вы — трус!
— Ка–ак? — Сбитый с толку доктор прицеливался ему в грудь так тщательно, будто ответ мог принести только очень меткий выстрел.
— Трус!
— Я-а?.. — Доктор помахал револьвером, точно собираясь не стрелять, а ударить, при этом у него был вид, словно ударить — гораздо страшнее.
— Вы, Александр Романович.
— Но позвольте… за вашу смерть меня убьют, мою семью истребят…
— Правильно! Вы этим кокетничаете, вы себе интересны. Извольте не перебивать! Вы же знаете, кто действительно командует убийцами, вам наверняка сказали…
— Чудовище саженного роста, Голиаф…
— Вот видите! — Костарев прислонился к спинке канапэ, вытянул ноги. — Но вместо того чтобы проникнуть к виновнику и пустить пулю в него, вы выбираете самое лёгкое. Кидаетесь на того, кто сам отдался в ваши руки.
Доктор в пристальном внимании промолчал, сунул револьвер в карман.
— И тем не менее… — проговорил взвинченно, — вы тоже виновник проливаемой крови!
— Это мы исправим! — Костарев встал. — Александр Романович, будьте добры… там внизу мой ординарец Голев. Передайте ему, что я велю запрягать.
Когда пролётка с комиссаром отъехала от дома, доктор вбежал в комнату к жене, сыну и двум дочерям.
— О! Этот человек сейчас примет свои меры… Он знает, как поступить со сволочью! Самым сур–ровейшим образом!
8
Комиссар возвратился через два часа, поднялся к себе наверх. Зверянский,
вытерпев пять минут, постучался к нему.
— Валерий Геннадьевич, я извиняюсь… положен конец? Как вы наказали?
Костарев полулежал на канапэ.
— Я ездил за город. Мы ехали просёлком, пока не попали на водяную мельницу. Повернули в лес. Потом — назад. Дороги, доложу я вам, не для прогулок.
— Прогу…? — доктор, казалось, ощутил, что из его горла выходит яйцо. Растерянность, оцепенение, ужас; рот не может закрыться. Он вглядывался в говорившего, наклоняясь к нему. Присел на корточки, сдавил руками виски.
— Ничего более чудовищного… я отродясь… ни в каком кошмарном сне…
— Я, кажется, уведомил вас, — неожиданно зло произнёс Костарев, — что я — сумасшедший? Не перебивать! У меня, как вам должно быть известно, тоже имеется револьвер. Сейчас я на ваших глазах выстрелю себе в рот! Не верите?
Он вскочил, ринулся к креслу, рванул из–под него саквояж.
— Остановитесь! — прохрипел доктор. — Вы с ума сош… пардон…
Тот раскрыл саквояж — Зверянский устремился к нему. Комиссар повелительно поднял руку:
— Прочь!
— Придите в себя, Валерий Геннадьевич… — умоляюще прошептал Зверянский.
Костарев значительно глядел на него сквозь пенсне. Затем вынул из саквояжа бутылку, взял из шкафчика бокал, налил.
— Вам нельзя пить ни капли, — пробормотал доктор.
— Вы находите? — его собеседник усмехнулся. — Даже если через три минуты меня не будет? — Он выпил.
— Это дом умалиш… пардон, это какой–то публичный дом! — вырвалось у Зверянского, вид у него был потерянный и взвихренный, но вдруг глаза захолодели гордой решимостью: — Идиотство… Наплевать! Я знаю, что делать. — Он пошёл к двери.
— Вернитесь! — приказал Костарев, беря стул и садясь за столик. — Спешите пальнуть в Пудовочкина? Наивно! Он осторожный, опытный зверь, добраться до него трудненько. В случае же неудачи он убьёт не только вас и вашу семью. Прикончит сто невинных. Я его знаю.
— Сто человек? — на багровом лице блестел пот, доктор изнемог от потрясений.
— Возьмите себе стакан и садитесь! — не терпящим возражения тоном сказал Костарев. — Это разбавленный спирт.
9
Доктор стоял вполоборота к собеседнику, заложив руки за спину.