Орловский: (с горечью) Выбирал! Жизнь навязала репей на хвост!"
На этой оптимистической ноте запись прервалась. Что же, все совершенно предсказуемо, как-то так я и думал…
— Как вам? — спрашивает Петр Петрович.
— Качество записи хорошее, — отмечаю я. — Кассету оставлю, вы не возражаете?
— Ради бога! — вскидывает ладонь Петр Петрович. — Так что, Алексей Владимирович, что вы можете сказать об услышанном?
Я долго думаю, а потом выдаю философски:
— Человеческая природа несовершенна.
Петр Петрович послушно кивает.
— Это все прекрасно. Лично я общую картину вижу так: Александр Сергеевич Орловский не хочет платить нам долю от сделки с металлом. Почему он не хочет — я не знаю. Жадность или нездоровые амбиции — несовершенство человеческой природы, как вы заметили. Он просит помощи у своего старого приятеля и коллеги по комсомолу. Коллега предлагает решить вопрос с помощью своего чеченского партнера, который должен предъявить вам претензии — вот в этом месте я не совсем понял, за что именно.
— За ограбление, — объясняю я. — Претензия будет заключаться в том, что мы имеем отношение к похищению «фуры» с товаром.
— Просто прекрасно, — улыбается Петр Петрович. — Конечно, никакого ограбления не было?
— Не было, — вздыхаю я. — Но это не имеет значения.
Петр Петрович кивает.
— Это верно. А ребятишки-то явные беспредельщики. По этому поводу у меня к вам есть два вопроса.
— Слушаю вас.
— Вопрос первый. В случае развития конфликтной ситуации, справитесь ли вы своими силами? Или вам помочь?
Я пожимаю плечами.
— Справимся. Есть старая русская поговорка: всяк кулик на своем болоте велик. Вот мы на своем болоте хорошо себя чувствуем.
— Второй вопрос. Как вы смотрите на то, чтобы занять место Орловского? Стать директором банка?
— Отрицательно, — отвечаю я. — Мне неплохо и на моем месте.
— Все понятно, — вздыхает Петр Петрович. — Что же, это ваш выбор. Если будут какие-то новости — я вам сообщу. Вы тоже звоните, в случае чего. Телефон прежний. Кстати, купленная Орловским техника на днях заходит в Союз. Передайте ему, пожалуйста, что люди свою часть сделки выполнили и ждут свою долю. На этом все, всего доброго.
Задняя дверь «девятки» хлопнула, и Петр Петрович удалился. Странно, но я даже начал испытывать к нему что-то вроде симпатии, а изначальная неприязнь как-то померкла. А что касается Саши Орловского, то здесь все наоборот. Он вызывал у меня досаду и недоумение. Как же так-то?
В тот же день случился, наконец, судьбоносный пленум обкома. Григорий Степанович Бубенцов вполне ожидаемо слетел с поста первого секретаря. Потерял должность первого секретаря горкома и мой отец.
Мать позвонила в нашу контору и сказала официально:
— Зайди вечером.
— Зайду, — пообещал я.
Вечером у родителей было многолюдно, как в лучшие времена. Только повод собраться был совсем не торжественный. Впрочем, отставленный Григорий Степанович выглядел вполне жизнерадостно. Его предприимчивые родственники открыли несколько кооперативов, взяли большие кредиты в госбанке и сейчас занимались перепродажей всякого импортного ширпотреба на довольно серьезном уровне. Мне показалось, что Григорий Степанович помолодел, как-то разогнулся, словно исчез давивший на него постоянно груз высокой должности. Отец выглядел скорее безразличным, чем расстроенным.
— Они думают, что партийная работа — мед и сахар, — рассказывал Григорий Степанович. — Нет, мы-то знаем, что за вкус у этого меда! Так, Володя?
Отец согласно кивнул.
— Днями и ночами сидишь, гробишь здоровье, нервы, родных не видишь — детей, внуков! Они думают, что мы за эти портфели держимся! Да пропади они пропадом эти портфели.
— А что вам предложили, Григорий Степанович? — спросил какой-то незнакомый мне гость.
Григорий Степанович снисходительно улыбнулся.
— Предложили директором ликеро-водочного. Я пока еще не дал согласия, буду думать. Вообще, отдохнуть хотел, от всех этих забот…
Нормальный ход, подумал я. Возглавить сейчас ликеро-водочный — это очень серьезно. В каком-то смысле, гораздо серьезнее, чем возглавлять обком. Обком оперирует ценностями несуществующими и особо никому не нужными, а вот директор ликеро-водочного — ценностями материальными, осязаемыми и очень востребованными. Понятно теперь, почему сияет Григорий Степанович! Правда, там не все было так просто. Ликеро-водочный завод представлял собой государство в государстве, в котором заправляла натуральная «водочная мафия», с которой Григорию Степановичу теперь придется либо договариваться, либо воевать…
— А вам, Владимир Иванович, что предложили? — обратился к отцу все тот же гость.
Отец брезгливо поморщился.
— Секретарем парткома на мехзаводе. Нет уж, хватит с меня партийной работы. Сыт по горло.
— Скорее всего, партии придется поделиться полномочиями, — сказал тучный мужчина в коричневом костюме — второй секретарь горкома.
— Поделиться! — хмыкнул Бубенцов. — Скажи уж прямо — не поделиться, но просто отдать власть. Потому что они там в Москве с ума посходили! Что творят! Рубят сук, на котором сидят — и ради чего⁈
— Мда… — сказал отец. — А давайте, товарищи, выпьем! Выпьем за новую жизнь! Мы все время общественное выше личного ставили, так нас воспитали и научили. Теперь оказалось — неправильно, не так! Ну что же. Мы покажем, что можем и по-другому! Выпьем, товарищи!
Товарищи выпили и закусили.
— Раз уж на то пошло, друзья, — сказал уже порядочно захмелевший Бубенцов, — то признаю — все верно Володя сказал! За делом, за работой забывали о семьях, детях! Вот у Володи сын! Посмотрите! Еще вчера, кажется, во-о-от такой был! — Григорий Степанович показал рукой примерно метр от пола. — А сегодня? Орел! Наследник!
Хмельные взгляды партийных боссов сосредоточились на мне. Черт, терпеть не могу таких сцен.
— Хороший парень, — благодушно сказал второй секретарь. — Я слышал — они детскому дому помогают. И… и вообще! За детей, товарищи! Поднимем бокалы за наших детей, ведь мы ради них это… Это все!
Тост товарищам понравился. Они отвлеклись от моей скромной персоны, коньяк снова забулькал в бокалы…
Николай Николаевич, глава городской милиции и отцов приятель, скромно примостившийся в углу на приставном стуле, тихонько поманил меня пальцем. Я поднялся, и мы вышли в коридор.
— В общем, слушай, орел и наследник, — сказал Николай Николаевич. — Я тут подумал. Организуй мне встречу с этими твоими… близнецами. В ближайшее время — завтра, послезавтра… Сделаешь?
— Сделаю, — сказал я.
— А если сделаешь, то тогда и говорить не о чем, пошли дальше праздновать. Отец твой — кремень, хорошо держится. Ты поддерживай его.
— Обязательно, — кивнул я.
Мы вернулись к застолью…
Глава 13
На следующий день я поехал на барахолку. Барахолка (она же — «блошиный рынок») располагалась на городской окраине, где жилые кварталы переходили в посадку. Здесь собирались и раньше — купить или продать ношенные джинсы, кроссовки, щенков овчарки, норковую шапку, утюг, дефицитные пластинки, аквариумных рыбок, книги Дюма и Дрюона, магнитофонные записи и еще многое, многое другое. Здесь работали, соблюдая тщательную конспирацию, знаменитые городские спекулянты. Здесь появились первые «станки», организованные первыми наперсточниками для особо азартных посетителей. Здесь можно было купить вместо фирменных джинсов одну штанину индийской дешевки, а вместо денег получить «куклу» — пачку резанной бумаги между двумя купюрами. Здесь можно было приобрести и запретное — наркотики, оружие и даже доллары. По сути, барахолка была деловым центром теневой экономики. Сюда приходили не только купить и продать, но и узнать цены, модные тренды, пообщаться, обсудить новости. Регулярно наведывалась и милиция, но завсегдатаи барахолки относились к этому как к неизбежному злу — ничего нельзя сделать, авось пронесет. Проносило не всех. Впрочем, барахолка была неистребима даже в самые строгие андроповские времена, а в перестройку барахолка окрепла, заматерела, разрослась. Если раньше товар продавали преимущественно с рук, то в восемьдесят девятом появились «стационарные» места постоянных продавцов — торговали с самодельных деревянных столиков, с газет, а то и просто с земли… Появились на барахолке вполне легальные кооператоры — с «вареными» джинсами и куртками, с футболками, полиэтиленовыми пакетами и прочими необходимыми вещами. Многие приезжали на собственных машинах.