Читать интересную книгу Passe Decompose, Futur Simple - Дмитрий Савицкий

— Не вы первый. Я в вашем поколении давно это заметила: вам легче жить вверх ногами. Что-то похожее было после войны в Англии. Бывшие фронтовики превращались в невротиков только потому, что опасность и страх исчезли. Внешнее давление исчезло. Наступила кессонная болезнь. Поэтому многие и начали жить, как говориться at the bottle's bottom…

Татьяна выскользнула в соседнюю комнату. Кот, дремавший в кресле, прямо из сна выскочил за ней. Борис допил кофе, откинулся на подушки дивана. Хотелось заснуть и проснуться в далекой приморской деревне, в маленькой бухте, где зеленая вода, отвесные скалы и выжженная степь… Цикады и полынь. Тарантулы и огромное небо, полощущее горло далеким громом… Ностальгия — это оптическая ошибка; не география нас притягивает, не цветущие каперсы, не шалфей и асфаделеи в горах, а наша юность, гулявшая там, засунув руки в карманы…

Вошел, подняв хвост, кот, за ним — Татьяна.

— Семь тысяч?

Сквозь рёв далекого прибоя её голос пробился с трудом. Там были такие веселые солнечные штормы, горы вздыбленной желто-зеленой воды, сквозь которую мутно, но настойчиво светило солнце… Борис встал, чувствуя на лице соленые брызги, и взял протянутые деньги.

— Если вам, молодые люди, нечем будет развлечься… Когда он прилетает?…

— По идее — завтра к вечеру…

— Знаете что… позвоните мне. И приходите ужинать в субботу.

Он поцеловал мягкие, от крема влажные щеки, и, сбежав по лестнице, мелькнув в огромном, во всю стену, зеркале холла, пересек, вспугнув стайку воробьев, сад и вышел на улицу. Было пятнадцать минут третьего. "Америкен Экспресс" закрывался в шесть.

— В шесть или в пять?

* *

На выходе из метро Ваван худая босоногая цыганка кормила грудью комок цветных тряпок. Цвета асфальта была её протянутая рука. Борис пошарил в кармане брюк и прошел мимо. В дверях Селекта его обогнала пчела. Гарсон в прилипшей к узкой спине рубашке, сидя на корточках, сметал щеткой в совок осколки. У стойки было полутемно, жужжали вентиляторы, пахло подгоревшим хлебом.

— Э! — раздалось сзади, — а я тебя повсюду ищу!

Борис нехотя повернулся — так и есть! — сукин сын Зорин! Корреспондент Серпа и Молота во Французской столице! Когда-то сосед по лестничной. Комсомольский вожак! В те времена спортсмен-красавец, специалист по целкам и прыжкам в высоту. Кристально чистый стукач со стажем. Верный товарищ отвернешься, обязательно плюнет в чашку!

— Слушай! У меня к тебе срочное дело! Мы можем где-нибудь переговорить..? Вчера я здесь целый день ошивался. Мне сказали, что ты либо в "Селекте", либо в "Клозери". C'est con que tu es sur la liste rouge!

— C'est mieux que sur la liste noire…

Борис отхлебнул из поставленного перед ним стакана с пивом. Послать его прямым текстом? Товарищ Зорин, пойдите на хуй!

— Donnez moi la meme chose! — бросил бывший земляк гарсону.

— Борис, слушай! Из первых рук. Новости — слово — десять тысяч баксов! Что ты на меня так смотришь? Клянусь тебе! Не веришь? Scoop!

— Мне надо в редакцию, — нахмурился Борис. — Я и так уже на час опоздал. Он быстро допил остатки пива и, с трудом сдерживая раздражение, повернулся уходить.

— Кончай, мужик! Я серьезно говорю. Услуга за услугу. Мне не бабки нужны…

— Votre monnaie, — раздалось сзади.

— А что ж тебе нужно, комрад? — Борис получил сдачу и запихивал деньги в карман.

— Так, один контакт. Я тебе объясню.

— Прилипнет, — с ужасом подумал Борис. — Увяжется следом.

— Не знаю… Завтра? Приходи завтра… Я где-нибудь здесь буду. Здесь или напротив.

И, не заметив протянутую руку, он, щурясь и ища солнечные очки, выскочил на улицу под бесшумный солнечный ливень.

Цыганка всё еще стояла у ограды метро. Он сунул ей пять франков и повернул налево, на Бреа.

* *

В эти августовские, затопленные жидким золотом, дни Люксембургский сад, Люко, с его ажурной крышей плотно сомкнутых крон был царством почти подводным. Черные стволы вековых каштанов, обросшие мхом, увитые плющом, уходили в дрожащую раскаленную синеву. Темного нефрита листва пропускала редкие, растопыренные и, во тьме этой жарко горящие, лучи. Но там, где поворот аллеи или клумба поблекших ирисов разрывали цепь деревьев, в образовашуюся дыру с органным ревом фотонной ракеты хлестал солнечный поток.

Внутри этого густого мрака, плутая меж колонн пыльного солнца, бродили семидесятилетние девушки, распаренные провинциалы, охотники на нимфеток, безработные шпионы, вполне опереточные полицейские, американские туристы с обязательными теплыми бутылками дорогого вина и, вернувшиеся, как мечтал Жан-Жак, в природное состояние, безработные с солидным стажем…

Иногда по аллее бесшумно проскакивал отряд обвешанных фотокамерами японцев, или пробегала взмокшая парочка джоггеров: не по сезону белокожий и щуплый он (козлиная профессорская бородка, угрюмый взгляд, фиолетовая от пота майка) и мягкая полнолицая она — огромные, тяжело взлетающие и опускающиеся в такт груди, яркозеленое, до неприличия врезающееся в бугристую плоть велосипедное трико, мелкие потемневшие, к шее прилипшие, кудри…

Здесь водились сонные аккуратные старички, день-деньской дремавшие под липами, а возле песочницы, полной полуголых карапузов — чудесные, по-французски с трудом изъяснявшиеся девочки бэби-ситтеры, здесь за спиной у Сивильской Белянки молодой самурай с окаменевшим от благородства лицом, взлетал выше балюстрады, выше туповатого мраморного льва, бил пяткой пятнистый воздух, и, с мягкостью пумы приземлившись, веером расслаивался на добрую сотню полупрозрачных образов…

Под баскетбольным щитом огромные черные ребята растаскивали наскакивающих друг на друга взмыленных игроков. — Putain! — вопил кто-то, mother-fucker, kill him!.. Ferme la, espece de ass-hole, — раздавалось в ответ. Пестрая толпа, сидевшая под зонтиками кафе со скукой наблюдала за потасовкой.

Люко для Бориса был его единственным домом, местом, где он знал всех и где все знали его. Когда его спрашивали, какое у него гражданство, он отвечал — Люксембургское… Je suis le citoyen de Luxembourg! De jardin de Luxembourg…

Ярко-красная тарелка фрисби, взлетевшая выше крон каштанов, по мягкой кривой возвращалась в руку загорелого, в драные джинсовые шорты одетого, парня.

— Привет, Бернар, — окликнул его Борис. — Я думал ты в море…

— На пособии. С октября начну. У меня от волн уже рябь в глазах, как на пустом экране телека…

Бернар, вытер потную руку о шорты и протянул Борису: — Мы играем против бошей в воскресенье. Придешь?

Борис снял пиджак, развязал галстук. В густой тени на скамейке спала, подложив рюкзак под голову, молодая девушка. Ее русые волосы текли вниз, её блузка сползла оголив плечо и грудь. На земле валялся зеленый мишленовский гид по Франции. Стефан и Жан-Люк, устроившись на креслах рядом, тихо переговариваясь, курили.

— Хороша? — спросил Стефан. — Шведка, судя по гиду…

— Ничья? — вступил в игру Борис.

— До вечера, не позже. Пусть отоспится, — широко улыбнулся своей застенчивой улыбкой Жан-Люк.

Облако густой рыжей пыли заволокло их — по аллее за их спинами вяло протопала вереница гривастых пони. Вместе с пылью горячий ветер донес острый запах мочи и масла для загара. Запершило в горле.

— Как вы можете здесь сидеть? — прохрипел Борис, — в этом хамсине?

Стефан, откинув голову назад, выпустил дым через ноздри, поправил темные очки. По плечу шведки ползла, складывая крылья, божья коровка.

— Не бросать же девушку одну… — сказал он.

На четвертом корте кто-то из новеньких играл против Этьена. Крепкий подвижный парень, судя по стилю — американец. На третьем двое мальцов упорно лупили мимо, вопили и ругались страшными взрослыми словами. На втором — Альфредо давал урок очередной толстушке, на первом — пили воду взмокшие Дэвид и Роджер…

Борис, со всеми поздоровавшись, нашел свободное кресло и перетащил к сетке корта. Ян курил короткую вонючую партагас, Люк и Аллан, сдвинув головы уткнулись каталог Брайтлинга, Реми бинтовал колено, какая-то писюшка хихикала на коленях Антуана, Олаф и Фабрис, мокрые, как после душа, блаженно сидели с закрытыми глазами.

— Я подаю вторую подачу… — рассказывал Ян.

— А за это время они растащили полстраны! — раздалось сзади.

— И вижу, что прямо за Жан-Пьером, сидит какая-то бабенка, лет тридцати пяти, поставив раздвинутые ноги… — О чем ты говоришь! Я платил за свою первую студию на Сен-Жорж девятьсот франков! — … на стул и заголив ноги. И под юбкой у нее ровным счетом ничего нет…

Олаф хихикнул: — Кроме собственного меха!

— Да и то, немного, — продолжал Ян.

— А теперь? — продолжал невидимый голос. — За эту клетку без ванной и с картонными стенами. Когда мой сосед чихает, у меня падают книги с полки. Мне даже слышно, когда он рвет волосы из ноздрей!

— Я, конечно, промазал вторую подачу. Пятнадцать-тридцать. Перехожу подавать налево. Поднимаю ракетку.