побудивших его дать эти неверные сведения».
По тем временам обвинения были убийственные. За попытку скрыть свое происхождение могли не только карьеру сломать и выбросить с руководящей работы, но и посадить. Тем более что в биографии Андропова было предостаточно темных пятен. Будущий председатель КГБ, сам заполняя анкету или составляя автобиографию, путался в именах, датах, степени родства. Могло показаться, что он что-то скрывает.
В своих первых анкетах Юрий Владимирович писал, что происходит из донских казаков. Окружающие считали его скрытым евреем, имея в виду неарийское происхождение его матери Евгении Карловны, преподававшей музыку. Встречавшиеся с Андроповым находили в его внешности семитские черты. Возможно, они хотели их увидеть…
«По Вашему требованию, – писал в Москву Андропов, – присылаю автобиографию и объяснение к ней.
Мать моя младенцем была взята в семью Флекенштейн. Об этой семье мне известно следующее: сам Флекенштейн был часовой мастер. Имел часовую мастерскую. В 1915 году во время еврейского погрома мастерская его была разгромлена, а сам он умер.
Как случилось, что я не знал, что дед мой – купец 2-й гильдии?
Я и сейчас об этом не знаю».
На карту было поставлено все. Андропов поехал в столицу, пошел в Моссовет. Попросил справку о том, что Флекенштейн избирательных прав не лишалась. В те годы избирательных прав лишали так называемые эксплуататорские классы, под эту категорию подпадали и бывшие купцы, «лишенцы». Принадлежность к лишенцам была крайне опасна. По этим же спискам составлялись другие – на арест и высылку.
Справку, доложил Андропов, ему не дали, но сообщили, что в списке лишенных избирательных прав Флекенштейны не значатся.
«При вступлении в ВКП(б), – писал Андропов, – партком верфи запрашивал на мою родину и в Беслан, и в Моздок. Парткому подтвердили, что дед мой (то есть Флекенштейн) торговал, но что был купцом, да еще 1-й или 2-й гильдии, не говорили. Исходя из этого при вступлении в ВКП(б) и на пленумах я также говорил о торговле, а не о купечестве.
Вот все, что мог я сообщить. Прошу только как можно скорее решать обо мне вопрос. Я чувствую ответственность за организацию и вижу гору дел. Решаю эти дела. Но эта проклятая биография прямо мешает мне работать. Все остальное из моей биографии сомнению не подвергалось, и поэтому я о нем не рассказываю».
Андропов совершенно прав: «проклятая биография мешает работать»! Дурацкое выяснение обстоятельств его появления на свет, социальное положение его деда и бабки – какое все это имело значение для его жизни и работы?!
Но удивительно, что он не извлек уроков из собственной истории. Он пятнадцать лет руководил комитетом госбезопасности, и его подчиненные занимались тем, что рылись в далеком прошлом людей, выясняя их социальное или национальное происхождение. И прошлое губило людей. А вот самому Андропову повезло.
Докладная записка инструктора Капустиной была адресована Григорию Петровичу Громову, новому секретарю ЦК ВЛКСМ по кадрам. Громов поинтересовался мнением ярославского обкома партии. Второй секретарь Ярославского обкома партии Алексей Николаевич Ларионов, энергичный, моторный, заводной, был всего на семь лет старше Андропова и покровительствовал молодому человеку. Он и спас Андропова от бдительных кадровиков из ЦК комсомола: Юрий Владимирович действительно ничего не знал о своем деде-купце, тем более что дед вроде и не настоящий, а приемный…
Ларионов привлек Андропова к заметному делу – строительству гидроузлов на Волге. Занимался этим НКВД, строили заключенные, их не хватало, Андропов мобилизовал на стройку несколько тысяч молодых ярославцев. 14 июля 1944 года по докладной записке наркома внутренних дел Берии появился указ президиума Верховного Совета СССР «О награждении орденами и медалями инженерно-технического, административно-хозяйственного состава и рабочих Волгостроя НКВД» за «выдающиеся успехи и технические достижения по строительству гидроузлов на реке Волге».
Ордена получила большая группа сотрудников главного управления лагерей Наркомата внутренних дел. Орден Красного Знамени вручили и Андропову как бывшему секретарю ярославского обкома комсомола, хотя к тому времени он уже уехал из города.
На первый взгляд, отделался легким испугом… В действительности эта история не прошла для него бесследно. Николай Николаевич Месяцев, один из бывших руководителей комсомола, в шестидесятых годах работал под началом Андропова в аппарате ЦК партии. Как-то под настроение Юрий Владимирович рассказал ему, что инструктор ярославского обкома Анатолий Алексеевич Суров состряпал на него донос о связях Андропова с «врагами народа».
– Не посадили, – сказал Юрий Владимирович, – благодаря вмешательству первого секретаря обкома партии, а так не сидели бы мы, Николаша, вместе с тобой в этом доме.
«Я знал Сурова, – вспоминал Месяцев. – Он сочинил одну или две пьесы. Но приобрел громкое имя не на поприще драматургии, а в так называемой борьбе с космополитами – грубой, позорящей страну кампании».
Месяцев задал Андропову естественный вопрос:
– А с Суровым вы, Юрий Владимирович, позже не объяснились по поводу его бессовестной стряпни?
– Нет, я не мстительный…
О мстительности говорить не приходится. Речь шла о том, чтобы сказать подлецу, что он подлец. Но Андропов неизменно избегал открытых конфликтов. «В нем, – считал Месяцев, – сидел страх, застарелый, ушедший в глубины и прорывающийся наружу в минуты возможной опасности».
В июне 1940 года Андропова перебросили в Петрозаводск и утвердили первым секретарем ЦК комсомола недавно созданной Карело-Финской Советской Социалистической Республики. Там он провел всю войну. Фронта избежал, нужнее был в тылу – четыре года возглавлял республиканский комсомол.
Поэты на линии огня
Летом сорок первого не только для действующей армии, но и для глубокого тыла настали тяжелые времена. Меньше чем через месяц после начала войны, 11 июля, в Москве и Ленинграде (раньше, чем в других городах) ввели карточки – на хлеб, крупу, сахар, кондитерские изделия, масло, мясо, рыбу, мыло, обувь и ткани. Существовало сто четырнадцать различных норм и видов снабжения – в зависимости от места работы и должности.
Восемьсот граммов хлеба выдавали по рабочей карточке, шестьсот граммов – по карточке служащего. Детям и иждивенцам (то есть пенсионерам и неработающим) полагалось всего четыреста граммов. Хлеб продавался ежедневно, свою пайку разрешалось выкупить на один день вперед. Просроченные талоны не отоваривались. Жиры, мясо и рыбу продавали подекадно. Колбаса, сельдь, консервы засчитывались в норму отпуска рыбы или мяса.
Неравенство состояло и в том, где и как отоваривались карточки, как тогда говорили. В закрытых распределителях выдавали настоящее мясо, в обычных магазинах – кости. В каждом районе столицы открыли столовые для руководящих партийных и советских работников, где кормили совсем по другим нормам. На крупных предприятиях появились спецбуфеты для начальства, которые сразу окрестили «ресторанами для комиссаров».
Вне столицы жилось еще труднее. Борис Всеволодович Коноплев, первый секретарь обкома партии в Перми, в войну работал на карбюраторном заводе. Закрыли Пермский авиационный техникум, учащихся перевели на завод. Для них написали листовку:
«Если ты не ходишь на