Контраст, который Рейна, одетая в австрийское серо-зеленое платье, составляла со мной, был вопиющим. Я не понимала, что случилось с мамой, почему она выбрала для Рейны такой смешной наряд. Возможно, так произошло потому, что Рейна вдруг решила одеваться как ребенок, словно игнорируя то естественное превращение, которое происходило с ней, так же как и со мной. В течение многих лет я завидовала ее худобе, четким линиям силуэта, ее врожденной грации нимфы. Тело Рейны не было телом, а плоть не была плотью. Я ждала заинтересованности с ее стороны, но мои формы никогда не волновали Рейну, которая стала более дерзкой, чем я, и ее дерзость выглядела более эффектно. Особенно заметными стали изменения в поведении сестры, когда она общалась с этим сборищем тварей, которых я, по привычке повинуясь эстетическому предрассудку, предпочитала называть людьми.
Моя сестра пользовалась невероятным успехом у окружающих, она кокетничала легко и непринужденно, но никогда не переходила грани дозволенного, и это ее умение вызывало во мне зависть. Я скорее бы убила себя, чем признала бы ее превосходство справедливым. Так сильна была моя зависть. Это было первое и самое сильное чувство, которое мне не удалось преодолеть. Я не могла справиться со странной печалью из-за своего фантастически криминального дородового прошлого. Если бы у меня не было ничего, кроме чувства вины в хрупкости и слабости Рейны, я бы все равно признала тот факт, что ей удалось перебороть свою немощь более успешно, чем я могла бы мечтать.
Няня Хуана любила восхищенно вскрикивать, когда принимала гостей, а потом шлепала меня по заду. Ей доставляло удовольствие видеть меня такой красивой после чудесного превращения, которого я сама не замечала, потому что была поглощена наблюдениями за Рейной. В моих глазах сверкал нездоровый блеск, как у измученного потенциального самоубийцы, вынужденного делать выбор между успокаивающей смертью и безразличием к жизни. Из-за своего болезненного состояния я начала раздумывать над тем, какой мне представляется Рейна. И я вдруг обнаружила, что все время отмечаю одни лишь ее достоинства и сестре удается упрочить свое превосходство. Рейна казалась самой замечательной девочкой.
Я испытывала почти физическую боль, видя активность Рейны. Она старалась вести себя, как я, но только у нее это получалось лучше, совершеннее, поэтому я страшно злилась. Ведь даже здесь я ощущала ее превосходство, она мило кокетничала, прикидываясь хорошей девочкой. Я ставила Рейну выше себя, но злилась, когда замечала, с какой легкостью ей удается упрочить свое превосходство. Ее бессердечие было похоже на дань моде, глянцевый плакат, приколотый над изголовьем кровати. Моя мать не без удовольствия надеялась этим летом увидеть в Альмансилье расцвет маленькой роковой женщины, вызывающей у мужчин интерес, а у женщин настороженность. Рейна не обращала внимания на приход Боско, бедного кузена Боско, возмутителя спокойствия. Я помогала ему как могла, несмотря на все свое внутреннее сопротивление, пока мы не вернулись в Мадрид после свадьбы Анхелиты. Рейна начала встречаться с Иньиго, она старалась контролировать движения его рук, постепенно позволяя жениху продвигаться по ее телу, по сантиметру в неделю. Он тискал ее у дверей, обменивался с нею долгим влажным поцелуем, продолжавшимся десять, пятнадцать, двадцать минут без остановки. Помню, однажды вечером я стояла под большим фонарем. Я видела Рейну и Иньиго очень хорошо, наблюдала за ними, что само по себе было подвигом. Они стояли неподвижно и казались прикованными друг к другу. Я должна была стоять здесь только потому, что хотела избежать ссоры, которая ожидала меня, если я возвращусь домой без сестры. Мы всегда и всюду должны были быть вместе. Я вспомнила о ночных бдениях в капелле колледжа. Потом меня стало беспокоить то обстоятельство, что Анхель был на три года старше Иньиго и требовательнее, чем друг нашего двоюродного брата Педро, который был первым среди агрономов.
Мне казалось, что перемены в поведении сестры произошли из-за отъезда Магды, нерасположения отца и моей возросшей покорности судьбе. Когда она увидела меня, то смутилась, хотя раньше старалась этого не показывать. Для нее я была не более чем вещью, бесполезной и ненужной. Я не без отвращения решила смириться с особенностями моего пола. Потому что я получила такое же воспитание, как и Рейна, спала в одной с ней комнате, ежедневно испытывала такое же давление ос стороны матери. Я постоянно думала о том, чтобы поехать миссионером в Африку, закончить там свои дни и этим насолить матери и няне, — они постоянно пугали нас зулусами, которые высосут мозг из наших костей.
Я испытывала легкое чувство вины из-за того, что несколько лет назад потеряла способность молиться искренно и проникновенно. В глубине души я сохранила свою веру. Тем не мене я с невероятным энтузиазмом порицала грехи Рейны, испытывая при этом зависть из-за того, что не мне достались эти греховные поцелуи.
— Пришла пора… — этими словами, мама, улыбаясь, предугадывала мой вопрос о странном поведении Рейны, которая созрела для любви. Сестра не переставала пугать меня своей непредсказуемостью, особенно когда выскакивала в коридор и со всех ног мчалась на кухню к телефону. Там она тянулась к аппарату, который висел в углу над столиком. Но мне, родившейся лишь на пятнадцать минут позже нее, было трудно принять мамины слова. Поэтому однажды вечером я спросила Рейну без всяких околичностей, нет ли у нее угрызений совести, на что она попросила меня не говорить глупостей.
— Официально я не являюсь невестой ни того, ни другого. Не так ли? В конце концов, Иньиго уходит каждый вечер и не рассказывает мне о своих делах. И Анхель… Хорошо, если я вижу его, когда он идет искать меня вместе с Педро. Он же знает, что я выхожу с мальчиком, и если его это не заботит, то почему же я должна волноваться по этому поводу? Кроме того, я не делаю ничего плохого никому из них обоих. Только поцелуи.
Я была готова поправить Рейну, потому что ее последнее утверждение не было целиком верным. Анхель трогал ее почти что за грудь, благо что она была под одеждой. Я-то видела, как это происходило, но в моем понимании ее поступок виделся совсем иначе, чем в ее глазах. В действительности меня меньше всего волновало то, были ли там просто поцелуи или больше, чем поцелуи. Тем более Рейна намекнула мне, что и со мной не все в порядке, что меня преследует мой дневник.
— В конце концов, дорогая, никогда не знаешь, что тебя ждет впереди, вспомни о своих тетках…
Каждый раз, когда кто-нибудь замечал мое подчеркнутое невнимание к мальчикам, обычно говорил: «Странненькая эта девочка, не так ли?» Особенно часто я слышала эту фразу от тети Кончиты, и эти слова возвращали меня к тревожным раздумьям о судьбе ее сестры. Магда, с ее густыми бровями, усиливающими подозрительность взгляда, клала руку на грудь, ближе к сердцу и задавала мне свои странные, абсурдные, сумасшедшие вопросы, делая ударение после каждого слова: «Но… но, посмотрим, Малена, ты хочешь быть мальчиком, чтобы ругаться и лазать по деревьям? Нет? Я хочу сказать, разве ты хочешь иметь широкую грудь, чтобы стать лучше. Нет? Разве ты хочешь иметь такое же естество, как у мальчиков. Нет? Как нет, Малена? Разве тебе не хочется делать макияж и носить туфли на каблуке?» — неразумный вопрос, который она повторяла постоянно по вечерам, когда я осмеливалась исповедоваться ей, что молила Бога сделать меня мальчиком, пока здравый смысл и обуявший меня стыд не победили это желание. Я постаралась отвлечь ее от этих мыслей, но тем не менее моя сокровенная тайна была открыта. Я уверила Магду, что постараюсь стать похожей на Рейну, — этого было достаточно, чтобы она сразу успокоилась.