— Я сама позабочусь о себе, о аш-Шаббан, — сказала я. — Если мой племянник все равно что погиб, и дорога на остров Шед для меня закрыта, то единственный путь для меня — вновь обрести мое царское достоинство или умереть. Я опять пойду к посреднику, и он продаст меня во дворец повелителя правоверных, и я подкуплю евнухов, и они расскажут обо мне Харуну ар-Рашиду, восхваляя мою красоту и прелесть, и он пожелает немедленно приблизить меня, и я понравлюсь ему, и он полюбит меня великой любовью. А поскольку Ситт-Зубейда уже немолода, я могу стать любимой женой повелителя правоверных, и царское достоинство вернется ко мне.
Аш-Шаббан, кажется, онемел.
В голове его происходила борьба между старым и новым мнением обо мне. Он не думал, что причиной моих поступков может быть корысть. Воистину, ведь если бы сын моего брата взошел на престол, я заняла бы в нашем царстве одно из самых высоких мест. И он лишил меня этого. Сама я раньше как-то не думала о том, что, если я привезу Зумруд с ребенком на остров, и соберу оставшихся верными моему брату Джаншаху эмиров, и возведу дитя на престол, мне еще долгое время придется заниматься государственными делами. Так далеко я не заглядывала. Я просто не могла допустить, чтобы единственный сын брата погиб.
Наконец плешивый урод усмехнулся.
— Я понимаю тебя, о царевна. Ты хочешь вновь достичь подобающего тебе положения. Ты поступаешь так, как поступают мудрейшие — не собираешь пролитую воду в разбитый кувшин! Если бы я знал, чем ты руководствуешься, — клянусь Аллахом, не было бы нужды в твоих странствиях! Я мог бы предложить тебе кое-что получше места во дворце повелителя правоверных, но скажи сперва — окончательно ли ты отказалась от замысла спасти своего племянника талисманом?
Я чуть было не воскликнула сгоряча, что отказалась от этого замысла, но вдруг поняла, что это насторожит его, ибо аш-Шаббан знал мое упрямство и легкая победа ему показалась бы сомнительной.
И я вспомнила, как Ильдерим торговал у аль-Мавасифа каменный талисман...
— О аш-Шаббан, а что бы ты предложил мне взамен утраченного величия? — спросила я.
— Ради Аллаха, зачем мне предлагать тебе что-то, когда я не знаю, похоронила ли ты свои замыслы! — отвечал аш-Шаббан.
— О шелудивый пес, почему ты не хочешь, чтобы я заняла подобающее мне место во дворце повелителя правоверных? — как можно ласковее полюбопытствовала я. — И что ты в состоянии предложить мне такого, что перевесило бы достоинство жены повелителя правоверных?
— То, что я хочу предложить тебе, воистину обрадует тебя куда больше, чем близость с повелителем правоверных, — загадочно заявил аш-Шаббан. — Ведь халиф уже немолод, и маленького роста, и у него широкое лицо и маленькие толстые губы. И близость с ним будет тебе неприятна, о Бади-аль-Джемаль. Разве ты не предвидела этого бедствия?
— Всегда ли близость царей приятна их женам? — ответила я вопросом на вопрос. — И, однако, нет у царей недостатка ни в невестах, ни в наложницах. И женщины гордятся своим местом в царском дворце и своим достоинством в глазах царя.
— О Бади-аль-Джемаль! — обратился ко мне аш-Шаббан, окончательно убедившись в моих честолюбивых замыслах. — Ты оплакивала своего брата, и хотела отомстить за него, а ведь он не был для тебя воистину заботливым братом и покровителем. И сейчас я объясню тебе, почему. Все то время, что он был царем и сидел на царском престоле, он знал, что мой повелитель Бедр-ад-Дин представляет для него опасность. Но он не искал встречи с Бедр-ад-Дином, и был горд и заносчив. А также он не подумал о том, что надо вовремя выдать выдать тебя замуж, и не искал тебе достойного мужа, и тебе самой известно, чем все это кончилось. А между тем он знал, что у вашего дяди, Бедр-ад-Дина, вырос сын, и он ровно на год старше тебя, о Бади-аль-Джемаль, и стан его заставляет устыдиться ветку ивы, а лицом он прекрасен, и нравом мягок, и у него блестящий лоб, и румяные щеки, и шея, точно мрамор, и зубы как жемчуга, и слюна его слаще сахара. И если бы царь Джаншах выдал тебя замуж за сына твоего дяди, как это делают все цари и достойные люди, то не было бы ничего из того, что было, и Бедр-ад-Дин не стал бы ему вредить. И я прошу тебя, о царевна, позабыть былую вражду, и стать женой сына своего дяди, и покончить этим со всеми разногласиями. А когда Бедр-ад-Дина призовет к себе Аллах, царем станет его сын, Захр-ад-Дин, и ты вместе с ним взойдешь на престол, и будешь править, и все благословят тебя за то, что ты принесла на остров мир и спокойствие. Что ты скажешь об этом, о Бади-аль-Джемаль?
Я задумалась.
Возможно, у Бедр-ад-Дина действительно был юный сын, которого скрывали от людей. Для низвергнутого предателя такой страх за свое дитя — вещь вполне объяснимая. Но еще возможнее было то, что наследника Бедр-ад-Дина аш-Шаббан придумал только что, сию минуту, и тогда это была ловушка для меня. Оставалось понять, ради чего он заманивает меня в эту ловушку.
— Я впервые слышу о том, что у меня двоюродный брат, о аш-Шаббан, — сказала я. — И хотя царевны часто выходят замуж за своих двоюродных братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не знала о Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его женой, ты должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая вышила бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его, я решу, выходить ли мне за него замуж. Разве к царским дочерям сватаются иначе? Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?
Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю на соблюдении порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.
— Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о царевна?! — воскликнул он. — Бедр-ад-Дин и его сын Захр-ад-Дин даже не могли и мечтать о такой удаче! Но если ты подождешь немного, я соберу подарки, и найду в своих вещах портрет юноши, и пошлю известие о сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы получить подарки с портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?
— Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если образ царевича западет мне в сердце...
Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и стал еще сквернее и гнуснее видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы я своими ушами не слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и разодрать на кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было предположить, что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже тюрбан и смягчил этот удар.
— Как отрадно приходить к соглашению, о царевна, — пропел он. — Воистину, ты наделена неженским умом. Скажи, о царевна, где ты остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников, чтобы они все принесли сюда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});