Читать интересную книгу Еще жива - Алекс Адамс

Добро пожаловать в Бриндизи. Приятного времяпрепровождения. Наслаждайтесь видами. Ешьте хорошую пищу, пейте наши вина. Отдыхайте.

Табличку с таким содержанием я хотела бы увидеть. Но дружеские приветствия обычно не сопровождаются изображением черепа с костями. Выгоревшие слова на воткнутом в землю знаке из потемневшего дерева предостерегают о том, что это место неблагополучно. Впрочем, им не нужно было утруждаться: улицы заполнены человеческими останками и ржавеющими автомобилями настолько, что среди них трудно найти проход.

Из-за близости моря все металлическое быстро ржавеет. Соленый ветер уносит запахи разложения, оставляя знакомый резкий запах морской воды. Мне снова десять лет, я стою на набережной со своим стаканчиком мороженого. Мне пятнадцать, и я купаюсь с друзьями. Двадцать три, и мы падаем с Сэмом на песок и занимаемся чем-то таким, что любовью не является.

Мы врезаемся в мертвый город неровно составленным треугольником: Лиза и я идем впереди, а швейцарец позади нас с украденным у мертвеца оружием в руках. Я представляю, как он обдумывает, куда бы выпустить пули. В мою почку и плечо, возможно. Он наверняка знает, как можно причинить максимально длительную и мучительную боль.

Бриндизи – город холмов и низин. Побеленные, отмытые до яркого сияния бесконечными дождями дома смотрят сверху вниз со своих возвышений. По мере нашего продвижения вглубь город становится теснее от безлюдных высотных зданий, наполненных офисной мебелью. Как и всем прочим городам, этому для нормальной жизнедеятельности нужны люди. Без горожан, спешащих по делам, снующих в автомобилях и говорящих по телефону, атмосфера пуста и безжизненна. Бриндизи – город без души. То и дело из грязных окон выглядывают лица, чтобы посмотреть на нас, и тут же растворяются в тени. Жизнь здесь присутствует, но сейчас она желает оставаться незамеченной.

Стрелка моего компаса, поколебавшись, замирает, указывая на север. Мы идем на восток. Солнце над нашими головами совершает свое путешествие на запад, проглядывая сквозь облака. Дождь – наш неизменный попутчик.

Мы продолжаем идти, пока здания не расступаются в стороны и перед нашим взором не возникает оно – Средиземное море. Это не то искрящееся лазурное море, которое показывают в рекламных роликах, – сейчас это угрюмая серая широкая лента, закрывающая стык между давящим небом и бетонным полом. Оно больше не то, что было раньше, но ведь и я тоже другая.

Мне бы побежать к нему, но я не могу. Я слишком занята тем, что пла́чу, привалившись к фонарному столбу.

– Вы, женщины, – говорит швейцарец, – слишком слабы.

Я поворачиваюсь и гляжу на него, держась одной рукой за столб.

– Чтоб ты сдох! Сгори в чертовом огне.

Он бьет меня.

Почему-то, если ладонь мокрая, пощечина становится особенно болезненной. Мне нет дела до того, что он меня ударил, хотя щека моя горит. Дело в том, что я высказала эти слова и теперь мое желание обрело силу.

Мне нет дела, потому что я здесь.

Порт в Бриндизи являет собой кладбище. Огромные стальные киты, покинутые своими экипажами, сидят на мелкой из-за отлива воде. Некоторые завалились набок, рискуя набрать воды в трюмы и уйти на дно. Суда поменьше качаются на волнах, как бутылочные пробки. Прибой увлекает их то к берегу, то от берега, словно забавляясь. Мягкие шлепки воды о пристань как звуковое сопровождение этому движению. В носу щекочет соль, ее щелочной привкус ощущается на языке.

– Куда теперь? – бросает швейцарец.

Я прикрываю ладонью глаза от дождя. Попав в город после того, как мы долгое время старательно избегали другие населенные пункты, я испытываю перенасыщение зрительными впечатлениями. Я пока еще не могу упорядочить детали, составляющие общую картину. Город охвачен бетонной ладонью гавани. Я шагаю вдоль воды, пытаясь расчленить панораму на удобоваримые фрагменты.

Я ничего не знаю о судне, на встречу с которым сюда пришла, кроме его названия. В растерянности я хожу туда-сюда, пытаясь разобрать слова. Слишком много кириллических и греческих знаков, слишком мало латинских.

Он тоже ходит, заглядывает в пустое здание морского вокзала позади нас.

– Где?

Лиза, раздумывая, к кому примкнуть, стоит под дождем, вместо того чтобы спрятаться под крышу.

– Я не знаю.

– Ты привела меня сюда и теперь заявляешь, что ничего не знаешь.

– Я не просила тебя идти сюда.

– Вы были бы уже мертвы без меня. Глупые обе. Тупые, безмозглые бабы.

Я ухожу от него. Так надо. Иначе я сделаю что-нибудь такое, с чем потом не смогу жить. А для меня это важно, я должна быть в состоянии жить со своими поступками. Мои мысли – это совсем другая история. Они принадлежат только мне и никого не ранят, кроме меня. Во внешней реальности я взламываю автомат по продаже разной мелочевки в здании вокзала с помощью стула и выгребаю из него все содержимое, делю его на три маленькие кучки: для Лизы, для швейцарца и для себя. Забираю свое и сажусь на пристани по-турецки, не обращая внимания на дождь. Все, что сейчас меня волнует, – это корабль и то, будет ли он здесь, как обещано, или нет.

Они тоже ждут, но без той самоотверженности, которая есть у меня. Швейцарец потащил Лизу в портовое здание, и она не протестует. Поздним вечером мы сидим все вместе, едим чипсы и пьем теплую газировку.

– Скажи одно лишь слово, и я заставлю его оставить тебя в покое.

– Я должна.

– Нет никакого «должна». По крайней мере сейчас.

– Что, если у меня больше никогда никого не будет?

– У тебя, возможно, будет кто-нибудь, кого ты полюбишь.

– Ты не можешь этого знать, – говорит она, опустошая пакетик. – Правда?

– Нет, не могу. Но я надеюсь.

Она показывает на свой отсутствующий глаз.

– Кто меня такую полюбит?

– Англичанка! – зовет он, и она с готовностью оборачивается к нему.

Я собираю остатки еды и мусор и засовываю их в почти полную мусорную урну в здании вокзала. Я успеваю уйти от Лизы на два шага, прежде чем меня тащит назад, к мусорному контейнеру, некий инстинкт собирателя, унаследованный от предков, кое-что знавших в деле выживания. Обеими руками я роюсь в отбросах в поисках чего-нибудь полезного, какой-нибудь имеющей значение безделушки. Но ничего нет. Только пустая упаковка и старые газеты, которые я все равно не в состоянии прочесть.

Тогда

Несколько дней пришли и ушли, сложившись в целую неделю. За ней прошла еще одна, а от Ника по-прежнему не было вестей. Но я каждый вечер беру телефон, наполовину набираю его номер, прежде чем положить его назад на базу.

У него есть мой номер. Он мог бы и сам позвонить.

Это дурацкое правило, в которое я никогда не верила, да и сейчас не верю. Я просто повторяю, чтобы отогнать свой подлинный страх и мысли о том, что Ник умер.

Я беру телефон, набираю четыре из семи цифр, нажимаю отбой.

Он мог бы и сам позвонить.

Сейчас

Первый день перетекает во второй, а я продолжаю бодрствовать. «Элпис» придет. Я знаю это наверняка. Он должен прийти. Мне нужно что-то, что придаст смысл всему происходящему. Я не могла пройти весь этот путь зря.

Швейцарец выходит развязной походкой, вглядывается в море. Его лицо тверже бетона, на котором мы стоим.

– Твой корабль не придет.

– Придет.

– Ты глупая мечтательница. Полагаю, ты веришь в такие вещи, как любовь, нравственность, бесстрашие. Женщины наподобие тебя сидят и ждут, когда явится мужчина и спасет их от всех невыразимых ужасов мира. Ты не способна ни на что, кроме как сидеть дома и толстеть, стряпая еду и производя на свет рты, которые земля уже не в состоянии прокормить. А чего ради? Из-за какой-то непонятно на чем основанной веры в то, что ты особенная, что ты любима, что ты что-то для кого-то значишь. Ты ничего не значишь, американка. Ты совершенное ничто. Пыль.

– Он будет здесь.

Плевок летит из его рта: мокрый прозрачный комок с желтой серединой. Похож на яйцо.

Мысль в голове возникает до того, как я успеваю ее загасить: «Надеюсь, что ты болен».

Швейцарец правильно прочитывает выражение, появившееся на моем лице.

– Я не болен. Болезнь для слабаков.

Я ухожу, чтобы найти Лизу. Она наверху, на одной из наблюдательных вышек для спасателей, – сидит на голой металлической раме и «смотрит» вдаль.

– Слушаешь прибой?

– Нет, там идет корабль. – Она показывает рукой в сторону моря, мой несчастный слепой впередсмотрящий.

Мое страстное желание так велико, что поначалу мне трудно поверить в ее слова. Я слишком сильно этого хочу. Потом я кидаюсь к воде, шлепаю ботинками по волнам и отчаянно вглядываюсь в просветы между судов. И я его вижу. «Элпис»[28], старая потрепанная развалина, входит в порт. Моя единственная надежда.

Силы покидают меня. Я чувствую, как все внутри подламывается, и я, опустившись на корточки и упершись одной рукой в землю, подобно нелепой треноге, стараюсь не упасть.