отец сдавал всю документацию в «контору» (бухгалтерию) и где-то около 19.00 возвращался домой, ужинал и ложился на пару часов поспать. В 22.30 он уже выходил из дома и бежал на шахту проводить наряд для 1-ой (ночной) смены. Закончив наряд ночной смене, он к часу ночи возвращался домой, спал до 6.00, а в полседьмого утра уже бежал на шахту давать утренний наряд. И так непрерывно многие месяцы и годы подряд, исключая месяц отпуска, который он начал получать лишь в послевоенные годы и проводил обычно в санатории для лечения хронического радикулита, силикоза, «добытых» им ещё в первые годы работы в шахте.
Всё это я и другие члены нашей семьи узнали от отца потом, когда закончилась война, и отец смог вновь соединиться со своей семьёй. И в редкие минуты свободного времени он рассказывал нам о своей работе во время войны. А в далёкие годы военного лихолетья мы почти два года ничего не знали о своём отце, точно также как и он о своей семье. И только в начале 1944 года через родственников он нашёл нас в своей родной деревне Беседовка около г. Старобельска.
В условиях военного времени как мобилизованный на шахты Мосбасса отец не смог даже на короткое время приехать к нам на Украину. Узнав, что его родная шахта № 14 в Донбассе восстанавливается, он начал хлопотать перед начальством Мосбасса и перед Наркоматом угольной промышленности западных районов СССР о его переводе на прежнее место работы и по месту жительства семьи, в Донбасс. И чтобы его просьба была убедительнее, попросил маму переехать с семьёй из деревни на прежнее место жительства, в посёлок Чехирово при шахте № 14, что мы и сделали весной 1944 года.
Но в посёлке после военного смерча не осталось ни одного целого дома. Лишь на местном кладбище чудом сохранилась и пустовала кладбищенская сторожка, которую и заняла наша семья. Два с половиной года мы жили среди могил, заброшенных за годы войны. А рядом с кладбищем, через балку, уже работал вспомогательный ствол шахты № 14, дававшей стране бесценный антрацит – красавец уголь! Главный ствол шахты ещё не работал, так как были сложности с его восстановлением после затопления и взрыва перед приходом гитлеровцев – оккупанты так и не смогли его восстановить, и начать добычу угля на шахте глубиной больше одного километра!
В момент нашего возвращения на шахте был острый дефицит рабочей силы, поэтому уже через несколько дней после возвращения из деревни мама и старшая сестра устроились на работу на шахте: мама на погрузке угля на шахтном дворе, а сестра была принята учеником машиниста подъёма. Как рабочие шахты они получили продовольственные карточки на хлеб, сахар, масло, крупы и другие продукты на себя и на иждивенцев: на меня с младшей сестрой. Рабочим по карточкам полагалось 700 г. хлеба в день, иждивенцам – 400 г.
К этому времени стало налаживаться продовольственное снабжение, появилась государственная торговая палатка, шахтёрская столовая, а потом и магазин, в котором можно было отоваривать карточки. Жизнь стала налаживаться, но особенно улучшилась она после того, как мы на прилегающем к кладбищу поле вырастили и убрали в 1944 году свой урожай зерна пшеницы, кукурузы, подсолнечника, фасоли, гороха, тыквы, картофеля, капусты, огурцов и других овощей, на заработанные на шахте деньги купили козу. В магазине по карточкам периодически стали давать американские продукты: мясную тушёнку, молочную сгущёнку, яичный порошок, а также промтовары – детскую одежду, обувь и пр. Всё это распределялось среди населения по карточкам и талонам.
В шахтёрском посёлке Чехирово начали строить жилые дома, построили общежитие для завербованных в республиках Средней Азии молодых шахтёров. Начала работать в специально построенном здании поселковая начальная школа, куда меня мама тут же определила во второй класс. Открылся летний кинотеатр, где нам, пацанам, можно было через заборную щель или с высокого дерева посмотреть бесплатно интересные кинофильмы.
Но у меня на такие развлечения времени было мало, так как с 8-летнего возраста на меня легли серьёзные домашние заботы. В отсутствии мамы и старшей сестры – они уже работали на шахте – надо было присматривать за 5-летней младшей сестрой Аней. Нужно было обеспечивать печку углём и дровами, собирая их среди отвалов пустой породы на шахтном дворе и перетаскивая их на себе домой через балку – глубокий овраг, поросший лесом, и отделявший наше кладбище от шахты. Наколоть дров, разбить топором большие глыбы угля на мелкие кусочки, растопить печку, натаскать воды из колодца, вскипятить её в большом чугуне было тоже моей обязанностью.
Чтобы как-то облегчить свою работу по доставке угля и дров с шахты, я увлечённо занимался изобретением и постройкой тачки из подручных материалов, но это плохо получалось, так как я долго не мог найти подходящего колеса. Однажды на шахте я всё-таки нашёл такое колесо и стал делать тачку. Для того чтобы укрепить ось с колесом в нижней части продольных деревянных брусьев тачки, надо было на конце каждого из брусьев под ось сделать отверстие, выжигая его раскалённым болтом. Раскалив в печке подходящий для этой цели болт докрасна, я подхватил его щипцами и стал подносить к месту прожигания. В это время болт вильнул и готов был выпасть из щипцов. Чтобы этого не произошло, я невольным движением левой руки подставил её тыльной стороной ладони под раскалённый болт и взвыл от боли. Глубокий и длинный ожог долго не заживал и мучил меня постоянными болями, его несколько месяцев лечили всевозможными мазями. В конце концов, он зажил, а на тыльной стороне левой ладони руки и сейчас можно видеть следы моего «детского технического творчества».
Но особенно трудным и мучительным моим занятием была пастьба наших коз. На всю жизнь у меня за три летних пастбищных периода об этих животных осталось впечатление как об очень хитрых и неукротимых тварях, хотя они и обеспечивали нашу семью молоком. Казалось, что у нашей Нинки – так звали первую, старшую козу – было только одно на уме: незаметно удрать из стада, забраться в огород, всё там сожрать и истоптать. И уследить за этой козой-хитрюгой было сверх моих мальчишеских сил.
Под стать матери были и её дети, среди которых выделялся сын-цап (козёл) Борька, которого я по своей мальчишеской неосмотрительности научил бодаться. И когда Борька через год заматерел и из милого козлёнка превратился в грозного бодливого козла, от него убегали и взрослые, и дети. Единственное, чего он боялся, так это хлёсткого, с потягом, удара длинным кнутом из