встретить нечто похожее, но лишь в отдаленной степени. Наверно, бывало не раз, что необстрелянный рекрут бодро шел на отчаянный штурм, шагая навстречу пулям. Но здесь сравнение кончается. Кто слыхал, чтобы необстрелянный рекрут, даже самый лихой из рекрутов, требовал, чтобы его назначили на место бригадного генерала. Между тем автор-любитель выступает как раз с таким требованием. Не имея ни малейшего опыта литературной работы, он предлагает свою стряпню в один журнал за другим, – иными словами, претендует на место литературного генерала, который заслужил свое звание и должность годами и даже десятилетиями тяжкой солдатской службы.
Я глубоко убежден, что на свете нет ни единой профессии, в которой был бы возможен подобный случай. Если вы никогда не обучались тачать сапоги, вы не придете в сапожную мастерскую с предложением своих услуг. Даже самый напористый из претендентов в писатели не будет настолько глуп, чтобы так поступить. Он поймет, что это смешно, что это абсурдно, он столкнется с простейшей истиной, что для того, чтобы стать приличным жестянщиком или каменщиком, кладчиком кирпичей, наборщиком, ветеринаром, повитухой, трамвайным кондуктором, – словом, чтобы преуспеть в любой области или профессии, дающей славу и хлеб, нужно знать свое ремесло. Почему же, как только речь идет о литературе, здравый смысл у людей испаряется, и все обретают уверенность, что для этой специальности не нужно ни обучения, ни опыта – только уверенность в своем даровании и храбрость льва.
Чтобы представить полностью всю странность и дикость подобных намерений, приведем наглядный пример. Допустим, что наш претендент на славу и деньги подвизается в какой-нибудь смежной профессии. Скажем, он является в оперу, чтобы стать вторым тенором. Дирекция договаривается с ним, зачисляет на штатное место (это чисто воображаемый случай, я не утверждаю, что такой случай был). Что происходит дальше?
В антракте директор вызывает второго тенора для объяснения:
– Вы учились когда-нибудь петь?
– Немножко… так… самоучкой… В свободное время… Знаете, от нечего делать.
– Вы хотите сказать, что вообще не учились пению? Систематически, под руководством профессора?
– Нет, никогда.
– Как же вы пришли к мысли, что сможете петь в «Лоэнгрине»?
– Почему-то мне показалось… Знаете, решил попытаться… Знакомые все говорят, что у меня сильный голос.
– Да, у вас сильный голос, и если вы пять-шесть лет поработаете с опытным педагогом, из вас может что-нибудь получиться. Пока что, поверьте мне, вам нельзя выступать в опере. Природа даровала вам голос, осанку, детскую веру в себя и изумительную, я бы сказал, сверхчеловеческую отвагу. Все это ценные качества, и они говорят в вашу пользу. Но для успеха в нашей профессии требуются еще и другие ценные качества, которых у вас пока нет. И если вы не готовы к тому, чтобы тяжким трудом их добыть, забудьте об опере. Попытайте счастья в другой профессии, где меньше нужны подготовка и опыт. Я лично советую вам поступить в больницу хирургом».
Как это все знакомо, не правда ли? «Знакомые говорят, что у меня сильный голос/я хорошо пишу, но пою/пишу я иногда, немножко, самоучкой, но вы все равно возьмите меня/мою рукопись, потому что я очень хочу петь в опере/издаться…»
«Тщеславие – самое уязвимое место всех глупых и слабых людей».
На тщеславии можно играть – подбрасывать похвал. А там, глядишь, требующий внимания, удовлетворившись, на какое-то время пропадет из поля зрения. Ключевое слово – «на какое-то время». Помните, предостерегает Марк Твен, подхваленные (особенно те, кого особо не за что хвалить) вернутся вновь и вновь. Ибо вы их прикормили.
А еще можно… не реагировать никак. В одной из своих дневниковых записей явно уставший от борьбы – как за правду и здравый смысл, так и за свои авторские права, Марк Твен рассказывает такую историю:
«В Австралии, в тамошнем клубе, со мной вступил в беседу один господин, и я сразу увидел, что это местный присяжный рассказчик и что он сейчас будет распускать свой павлиний хвост. Он начал с того, что поезда ходят ужасно медленно, и я понял, что это вступление к какому-то анекдоту. Ждать не пришлось. Он рассказал, как однажды посоветовал кондуктору снять с паровоза предохранительную решетку от коров и насадить ее сзади на хвостовой вагон поезда. «Нам все равно ни одной коровы не перегнать, – сказал он кондуктору, – а они могут в любую минуту забраться в задний вагон и искусать пассажиров». Я легко сбил бы его, сказав, что в Австралии нет в поездах решеток. Я еще легче сбил бы его, если бы сказал, что сочинил эту шутку, когда он был еще в младенческом возрасте. Это было очень, очень давно. Я сочинил ее для своего публичного выступления».
Мог бы щелкнуть остроумца, привыкшего к успеху за счет присвоенных чужих шуток, сообщить ему небрежно: «Батенька, вы сейчас пересказали шутку, которую я 25 лет назад произнес перед достопочтимой публикой на своей лекции в городе таком-то, штат такой-то… И затем растиражированной всеми важными американскими газетами с упоминанием моего имени». Павлин свернул бы хвост и имел бы поверженный вид. С другой стороны (да и сам Марк Твен это иногда отмечает), когда твоя шутка отправляется гулять из уст в уста и в конце концов осваивается до такой степени, что становится народным юмором, автор должен радоваться. Да, австралийский рассказчик мог бы в своей речи «поставить копирайт», пояснив, что «как рассказал в одном из своих выступлений американский писатель и публицист Марк Твен»… Так что вот такая получается палка «о двух хвостах». Нет однозначного ответа на то, как должны сосуществовать авторское право, народный юмор, желание славы – и самого автора, и народных рассказчиков, которые заимствуют все самое смешное изо всех доступных источников – ведь живому слову невозможно ничего воспретить.
Не обходит Марк Твен и темы «беззубого» помощника – когда тому, кто искренне делает добро, столь быстро садятся на шею, что тот не успевает ни сообразить, ни пикнуть. Он проводит мысль о том, что ради будущих поколений добрых и сострадательных писателей нужно нынешним писателям научиться давать «пользователям» отпор, создавая тем самым прецедент строгого поведения. Учитесь, дорогие писатели, ставить беспардонных наглецов на место!
При чтении рассказа Марка Твена «Сострадательный писатель» складывается ощущение, что действие происходит не в США конца позапрошлого века, а у нас, в России, и прямо сейчас. Подобные молодые литераторы, подобные описанному Марком Твеном, водятся, стало быть, везде:
«Бедный и молодой начинающий литератор тщетно пытался пристроить куда-нибудь свои рукописи. Наконец, очутившись лицом к лицу со всеми ужасами голодной смерти,