Шли весь день, шли и шли, двигаясь словно тени в аду, бредущие по вечному кругу посмертия, свалившись ввечеру — где ноги подкосились — от усталости и истощения. Приближалась ночь, но страшно было, ввиду возможной погони, разводить костер, и не было припасов, чтобы утолить голод.
Тина прилегла под деревом, ощущая, как спазмы голода терзают пустой желудок, и начала было, как ни странно, задремывать — усталость брала свое, — но в этот момент в ухо ей щекотно задышала вышедшая из подполья «Дюймовочка».
— Зачем сплишь? Неможно! Низя! Слабнешь вся. Ноги ходить нет никак. — Тина уже и раньше заметила, что Глиф временами говорила лучше, но иногда — просто ужасно, и от чего это зависело, понять было невозможно. — Стать! Итить! Ням-ням. Кушать подато. Вперед!
— Куда? — тоскливо спросила, впрочем, вполне конспиративно — то есть шепотом, Тина.
— В туда! — потянула ее за ухо малютка. — Дерево за, вперед-вперед, итить, шагать. Тихо. Скрытно. Слышно не.
— Ну, пошли, — согласилась Тина и углубилась в тень, сгустившуюся среди стволов. — Обалдеть! — сказала она через минуту, продравшись — с Божьей помощью и матерком — сквозь густой подлесок. — А ты как узнала?
— Знала, ведала! — радостно сообщила «Дюймовочка». — Жри!
— Спасибо!
Перед Тиной открылась вполне сказочная картина: обширная поляна, залитая последними солнечными лучами, каким-то чудом, не иначе, просочившимися сквозь дождевые облака и лесную чащу. Поляну сплошь покрывал земляничник — притом земляничины были невероятно крупные, сочно-алого цвета и отнюдь не перезрелые, — а по краям ее рос густой малинник, усеянный темно-красными, мохнатыми ягодами, и орешник, сгибавшийся под тяжестью плодов.
— Такого не бывает! — воскликнула Тина, опускаясь на колени.
— Бывает! — гордо возразила кроха, спрыгивая с плеча Тины прямо в ягодный рай.
— Осторожно! Убьешься!
— Я? — пискнуло из-под листьев. — Ни за что!
— Надо бы других позвать! — вспомнила Тина, проглотив, даже толком не пережевывая, первую горсть ягод.
— Нет, — донеслось откуда-то из-за спины. — Низя. Не ходить. Не мочь никак. Я мочь. Ты мочь. Они — нет.
— Почему? — удивилась Тина, догадавшись, что дело не в жадности или ревности.
— Не знаю. Чувст… ву… у…
— Чувствуешь?
— Так. Да.
— А как же тогда нашла? — удивилась Тина, продолжая тем не менее поглощать сочные спелые ягоды.
— Знаю, — ответила кроха, теперь уже откуда-то справа. — Умею. Мама говорить, учить, показывать.
— Мама?
— Мама, — на этот раз голос пигалицы донесся слева. — Итить ей.
— Идти к ней, — машинально перевела Тина.
— Ты, я, перевал…
— Ага! — сообразила Тина. — Так она ждет тебя на перевале!
— Нет, не ждать. Не знать. Плакасть, го-ре-васть! Я пришел, она — смех, Ра-дость, пир, по-дарки.
— А как же ты…
— Жрать! — оборвала ее любопытство «Дюймовочка» из-под ближнего малинника. — Жесть!
— Шесть? — переспросила Тина.
— Пьясть, жесть, — радостно хихикнула малышка, но уже из-под орешника. — Я…го…да. Много. Три, сче-тыре, пьясть, жесть… Кушать, есть, жрать.
— Ты съела шесть ягод?
— Да-да! Теперь земь.
— Семь?
«И где у нее все это умещается?»
В самом деле, ягоды были размером едва ли не с голову девочки, и представить себе, что эдакая кроха умяла семь ягод, было трудно.
«Ну, может, она их просто понадкусывала?» — умиротворенно подумала Тина, переходя к орешнику.
Орехи не обманули ее ожиданий, они оказались спелыми, вкусными и сытными, какими орехам, впрочем, и положено быть. И есть их было одно удовольствие, но праздник живота не опьянил Тину, а напротив, заставил ее снова вспомнить о ближних.
— Слушай, — спросила она, обращая свой вопрос в никуда. — Войти они сюда не могут. А мы? Мы можем им что-нибудь вынести?
— Мосчь! — «Дюймовочка» возникла прямо перед Тиной на покрытом мхом валуне.
— На! — сказала она, протягивая Тине чашечку незнакомого цветка, отдаленно напоминающего обыкновенный колокольчик. — Пить, есть. Сразу, вдруг. Быстро, быстро! Ну!
И Тина выполнила приказ, даже не успев обдумать толком, о чем, собственно, идет речь. Она взяла цветок двумя пальцами, поднесла, словно крошечный бокальчик, к своим губам и выпила из него пару капель прозрачной тягучей и горько-сладкой, терпко пахнущей жидкости.
«Ой! — испуганно подумала она, ощутив жидкий огонь на языке и небе. — Что?!»
Но было уже поздно. Ее обдало жаром, как если обливают горячей водой в мыльне, а потом — сразу же и совсем без паузы — пробило холодом. Ледяные жала вонзились в кожу, и это было так больно, что хотелось кричать, но крик замерзал в горле, а из глубоких ран, причиненных холодными жестокими иглами, неожиданно начало распространяться по телу тепло, порождая ощущение мучительного удовольствия в таких стыдных местах, о которых не только говорить, но и думать грешно. И в этот момент сознание Тины отделилось от тела и вознеслось к горним вершинам. И оттуда, из высокого поднебесья, девушка увидела весь мир и поняла его с первого взгляда. Так что, очнувшись через мгновение, все на той же залитой закатными лучами солнца поляне, она знала три вещи, которых не знала еще мгновение назад, и это были очень важные вещи.
Во-первых, еще не очнувшись окончательно, не придя в себя и не сообразив толком, что делает — и слава богу, что так, а иначе ничего бы и не вышло, — Тина вскочила на ноги, выхватила из ножен на бедре трофейный тесак и рубанула им сверху вниз, одновременно поворачиваясь направо. И как удачно! Просто ангел, как говорится, вел ее рукой. Раз! Ладонь с клинком возносится ввысь, а тело девушки начинает поворот вправо. Два — удар вниз с доворотом, и три! Тина почувствовала возникшее вдруг рядом с ней движение, и в то же мгновение лезвие тесака врезалось во что-то живое и быстрое, оказавшееся не там и не тогда, когда и где ему следовало быть.
«Вернее, наоборот!» — поняла Тина, рассмотрев свою жертву. Лань оказалась там и тогда, где и когда ее увидела из поднебесья Тина.
Это было важное знание, которое она принесла из своего воспарения. И знание это обернулось удачей — мясом, которое можно будет зажарить на огне и съесть с орехами и ягодами в качестве гарнира. И это было уже второе важное знание, что открылось ей под высокими небесами: они зря опасались погони, троебожники давно, еще двое суток тому назад, потеряли след беглецов.
«И слава богу!» — решила Тина, сообразив, почему им не страшен теперь открытый огонь, но было и кое-что еще, что всплыло теперь в ее памяти. И вот с этим — третьим — знанием следовало что-то делать, пусть и не прямо сейчас. Тот, кто шел по их следу, не спешил, и это было странно. Он шел за ними от самого Аля и, если бы хотел зла, мог воплотить свои планы в жизнь несчитанное множество раз. Но нет, шел, не приближаясь, но и не отставал. Кто, зачем, как? Много вопросов, и непонятно, кому их можно задать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});