Первым, кто по-настоящему оценил подвиг Невельского и понял всю важность его открытия, был Муравьев. Вместе с рапортом об исследованиях в устье Амура в Петербург ушло и донесение губернатора, в котором тот писал:
«Из рапорта Невельского и карты, ко мне представленной, я вижу, что Невельской превзошел все наши ожидания и исполнил данные ему инструкции с тою полнотою, точностью и самоотвержением, которые только можно ожидать от глубокой, беспредельной преданности отечеству. Сделанные Невельским открытия неоценимы для России; множество предшествовавших экспедиций в эти страны могло достигать европейской славы, но ни одна не достигла отечественной пользы, по крайней мере в той степени, как исполнил это Невельской».
А в личном письме к Меньшикову Муравьев с восхищением отзывался о Невельском, как о замечательном моряке. «Мне много случалось ходить на судах военного нашего флота, — писал Муравьев, — и видеть много смелых и дельных офицеров. Но Невельской превосходит в этих отношениях все мои сравнения».
Однако слишком велика была разница в характерах этих двух людей. Муравьев не терпел критики, отличался большим самомнением и диктаторским нравом, а дальновидный, энергичный Невельской был независим и прям. В их отношениях скоро образовалась трещина, которая в конце концов привела к очень тяжелым для Невельского последствиям.
Но не будем забегать вперед, а последуем в Петербург, куда специальный курьер доставил рапорт Невельского.
Взрыв бомбы не произвел бы на графа Нессельроде такого впечатления, какое произвел рапорт Невельского. Негодованию графа не было предела: какой-то безвестный доселе капитан Невельской посмел ослушаться! Решился на дерзкий, самовольный поступок! Осмелился без высочайшего на то повеления организовать «собственную» экспедицию!
Да, осмелился! Но ведь благодаря этому он сделал великое географическое открытие, которое имеет огромное значение для родины.
Что за дело до этого графу Нессельроде! Да и о каком великом открытии может идти речь, когда самые знаменитые путешественники сошлись на том, что никакого пролива там нет и Сахалин — полуостров.
Но это же не так! К рапорту Невельского приложены документы, карты устья Амура, опись берегов открытого им пролива. Здесь точно отмечены все глубины, отмели, берега и заливы.
Взбешенный граф ничего этого не желает видеть. Он жаждет расправы над капитаном Невельским. Немедля вызвать его сюда!
Двадцать восьмого января 1850 года Геннадий Иванович прибыл в Петербург.
Было мрачное, холодное утро. Город еще спал. Зябко кутаясь в овчинные тулупы, отставив свои алебарды, будочники переминались с ноги на ногу и ленивым взглядом провожали пароконные сани, лихо проносившиеся по заснеженным улицам.
Почти полтора года прошло с того дня, как Геннадий Иванович покинул Петербург. Ох, сколько тогда было волнений, споров с чиновниками, с интендантами, которые до самого отхода «Байкала» чинили всякие помехи командиру транспорта! А потом плавание с запада на восток вокруг земного шара — тяжелое плавание, погода не баловала...
Но так уж, видно, устроен человек, что трудное забывается и в памяти остается лишь приятное сознание собственной силы, преодолевшей все трудности. Открыт пролив, опись Амура закончена!.. Нет, не зря прожиты эти полтора года!
Невельской торопит возницу. Родных в Петербурге
у него нет — семья дяди Петра не в счет, но есть друзья. Самый верныи из них Баласогло. Многие годы дружат они, н ничто никогда не омрачало их дружбы. Всякий раз, когда Геннадии Иванович возвращался из плавания, он первым делом посещал Баласогло. Александр Пантелеевич жил трудно. Но для Невельского всегда находился бокал вина и трубка крепкого табаку. До поздней ночи засиживались друзья, рассказывая о событиях своей жизни, происшедших со дня их последнего свидания. Геннадий Иванович описывал свое очередное плавание, Александр Пантелеевич говорил о результатах работы по разбору архивов министерства иностранных дел. Баласогло обладал необыкновенным даром проникать в самый смысл архивного документа, обобщать разрозненные сведения, и его рассказ давал яркую картину то похода русской армии, то экспедиции или плавания.
Баласогло был для Геннадия Ивановича неисчерпаемым кладезем исторических, географических и всяких иных сведений, касающихся Сибири, Русской Америки, Японии и вообще всего восточного океана. Когда же Географическое общество похоронило его проект экспедиции в Сибирь для описания дальневосточных морских берегов, Александр Пантелеевич торопил Невельского, чтобы тот скорее осуществлял свой замысел. «Граф Нессельроде, — говорил он, — не видит и не хочет видеть целого Востока и столь тесно соприкосновенной с ним огромнейшей половины России. А англичане и американцы только и мечтают захватить наши американские колонии и Камчатку; чего доброго, они завладеют еще Амуром».
«Нет, теперь не завладеют», — с удовлетворением подумал Геннадий Иванович и представил себе, как обрадуется Александр Пантелеевич, узнав о результатах плавания «Байкала».
Предвкушая солидные чаевые, возница лихо подкатил к маленькому, неказистому на вид домику на углу Малой Морской и Кирпичного переулка, резко осадил коней и обернулся к седоку:
— Приехали, ваше благородие! — И, откинув стеганную на вате полость, отороченную мехом, добавил: — Со счастливым приездом вас!
Велев вознице подождать, Геннадии Иванович поспешно вышел из саней, взбежал по ступенькам на порог дома и потянул за ручку дверного колокольца. Спустя две—три минуты дверь открылась, и перед Невельским предстала незнакомая заспанная физиономия.
— Вам кого угодно?
— Надворного советника Александра Пантелеевича Баласогло.
С незнакомца мгновенно сон как рукой сняло.
—* А вы кем ему будете?
— Мы с ним давние приятели. Я только возвратился из дальнего вояжа... Уж скоро полтора года минет, как мы не вида пись...
— Ах, приятели! .. Так, так. .. — понимающе закивал незнакомец. — Прошу вас, войдите. .. Дело в том... — продолжал он уже в прихожей, — дело в том, что надворный советник Баласогло уже не проживает здесь. И я должен вас предуведомить, поскольку вы долго находились в отсутствии, что Александр Пантелеевич, в числе прочих, сослан далеко, в Олонецкую губернию. ..
— Не может быть1 — воскликнул Геннадий Иванович.
Незнакомец усмехнулся:
— Господин Баласогло очень часто бывал у господина Буташевич-Петрашевского, и, как стало известно правительству, там готовился дерзостный умысел на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка.