Читать интересную книгу Идиотизм наизнанку - Давид Фонкинос

Именно тогда я впервые заметил тень сомнения, промелькнувшую во взгляде Конрада. Только тень, но я заметил. Его глаза, обычно кроткие и круглые, на долю секунды стали плоскими, как миндальное желе, и внезапно отсутствие их обычного выражения вызвало у меня подозрение. А может, не так то он прост, как кажется? Уже несколько раз он изрекал вполне разумные, почти глубокомысленные суждения. Я ни на минуту не допускал, что он верит в спектакль, который мы перед ним разыгрывали. Тогда я решил признаться во всем, выложить карты на стол.

— Послушай, Конрад… ты наш самый близкий друг, этот обман не может дольше продолжаться… Мы с Терезой больше не любим друг друга… я знаю, как тяжело тебе это слышать, но ты должен привыкнуть к этой мысли.

— Да, это так…

На лице у Конрада выразилось неудовольствие. Он растянулся во всю длину своего тела на диване (бесформенная масса, современное искусство). Я был сбит с толку, подметив это выражение его глаз; часто молчунам приписывают умение правильно оценивать ситуацию. Он и догадаться не мог о нашей взаимной ненависти, а теперь я добивал его своим признанием. Мы не любим друг друга. Ну и что с того? Необходимо было когда нибудь сообщить ему, что родители больше не любят друг друга. Он еще маленький, раны скоро затянутся, ведь так?

Конрад встал. Конрад направился в свою комнату.

Я хотел удержать его взглядом, но чтобы удержать кого то взглядом, нужно по меньшей мере, чтобы в этом участвовало два взгляда. А его взглядом уже завладел взгляд Терезы, которая пошла следом за ним в его комнату. Оказавшись один— на один с собственной дурацкой откровенностью, я мог только созерцать все разраставшуюся пустоту. Пустоту, которая не убивает, а разъедает.

Верный поведенческим стереотипам в кризисные периоды, я не мог побороть желания делать все назло. Поскольку возвращение к родителям было исключено, я клюнул на зов усов и, лихорадочно возбужденный, спустился к Мартинесу. Оказанный мне прием согрел душу сверх всяких моих ожиданий. Все таки Мартинес, в общем то, был другом, и я испытывал сожаление, что в последнее время безжалостно прогонял его. Я быстро ввел его в курс дела и, по мере того как он усваивал информацию, ощущал заметное облегчение. Он делал пометки, он взял все на себя, даже подмигнул мне. Я забыл все свои подозрения по поводу его усов, я только видел, как он суетится. Он без устали бормотал: «У малыша плохое настроение». Он открыл все свои сундуки, рылся в своем инвентаре, пытаясь найти там хоть что то, чем можно было бы улучшить настроение Конрада. Я старался держаться, как можно незаметнее, главным образом не желая нарушать сосредоточенность мэтра. Взгляд мой привлекла какая то бесформенная волосатая штуковина. Я не понял, что это.

— Неужели ЛеннонМакКартни вернулся? Это он?

— Да, видите, в каком состоянии его вернули… напичкали музыкой «Роллинг Стоунз». Лучше не будем об этом…

Мне тоже не хотелось об этом говорить, внезапно я испытал сильное разочарование в швейцарской медицине. Придется полностью переделать перспективный план моей старости.

Мы поднялись, испытывая страх, как перед выходом на сцену. Я открыл дверь, Мартинес отпрянул. Он изображал робость, хотя сейчас это было неуместно, так я полагал, — правда, подлинная робость проявляется в самый неподходящий момент. Его странная манера жестикулировать застала меня врасплох. Можно подумать — празднично одетый ловец мух, его ухоженное тело карманного размера двигалось быстро и суетливо. Все движения концентрировались вокруг носовой полости. Робость Мартинеса выражалась в мимике, свойственной людям, которых раздражает зловоние, — странное поведение, наверняка какой то таинственный трюк. Он спустился к себе, быстро закруглившись (ну что ж, вычеркиваем его из списка друзей), но тут же вернулся назад с бельевой прищепкой на носу. Странно, очень все это странно. Мы двинулись в комнату Конрада, малыш выглядел уже намного лучше. Терезе удалось утешить нашего лапочку, вот стерва. Мне было плохо, но у меня хватило сил объявить номер Мартинеса… я распахнул объятия… Ведь есть же фильм, где действует такой же довольно жалкий на вид тандем. Конрад, самый благодарный из зрителей, аплодировал тому, что я затрудняюсь назвать спектаклем. Когда я вновь увидел улыбку Конрада, у меня на глаза навернулись слезы. Я даже позволил себе пофантазировать, представив подобие качелей: от его чувств — к моим, возможность быть настолько близкими и находиться при этом на диаметрально противоположных эмоциональных полюсах. Я был недалек от истины, употребив слово «качели»: любовь — это вращение в зоне притяжения двух тел, которые поочередно взлетают ввысь на самое седьмое небо.

Полный лихорадочного возбуждения, я не мог достойным образом отметить свое достижение — я сумел скрыть от остальных, как трудно манипулировать цыганом, когда в доме вновь воцарилась приятная атмосфера. Ведь цыган, который почувствовал себя вполне естественно в сцене искупления вины (окончательной, как он считал), теперь лелеял новые надежды. У него на коленях сидел Конрад. Нужно было действовать мгновенно. Мы с Терезой воспользовались тем, что Конрад отлучился в туалет, поймали организатора киднепинга нашего малыша, каждый из нас подхватил его под руку, и таким образом мы успешно выдворили его прочь. Даже не запыхались. Мы еще были способны действовать сообща. Я улыбнулся ей, она ответила:

— Если ты еще раз приведешь его в дом, я потребую оформить опеку над малышом.

Если она будет говорить таким тоном, я отказываюсь что либо организовывать.

Вечером, поскольку я так и не мог оправиться от дневных переживаний или же сказались последствия замороженных и повторно разогретых блюд, я решил позвонить Эдуару. Подошла Жозефина в слезах. Мне не удалось повесить трубку прежде, чем она задала первый вопрос (да, это признаки деградации, было время, когда я умел сразу же отделаться от любого депрессивного типа, едва заслышав его «алло», было время, когда я умел свернуть разговор до того, как собеседник начинал занудствовать).

— Ты не смотрел новости?

Нет, не смотрел, я не знал, что Эдуар объявлен в розыск, после того как он совершил какие то банковские махинации, да, мсье действительно что то смухлевал в банке. И мсье задержали на швейцарской границе. Я снова вспомнил Эдгара Янсена, увы, не всем хватает масштаба, чтобы сбежать достойно. На минуту мне стало смешно, когда я вспомнил эту дурь — мое с ним соревнование; ведь мое примирение с Терезой побило все рекорды мерзости… Эдуар! Господи, до чего же я бессердечен! Нельзя отвлекаться, когда твой друг детства сбрендил, причем до такой степени, что запросто может угодить за решетку.

В моем воображении, полном клише, возник образ апельсинов; это у меня то, ненавидевшего таскаться по магазинам. Мне было ужасно неприятно, что его посадят в тюрьму, я обязательно должен буду отправиться на рынок; голоса в рекламе перешли на крик, перечисляя скидки, почти как политики в предвыборную кампанию.

Чем больше Жозефина говорила, тем больше я размышлял о логистике покупки апельсинов. Наверное, существуют специальные склады, вопрос не в деньгах, я был готов купить оптовую партию, чтобы меня не застали врасплох. Пойти навестить друга в тюрьму с пустыми руками — все равно, что намекнуть ему, что он ни в чем не нуждается. Апельсины — вежливость свободного человека, не какого нибудь фанфарона, а человека рафинированного, нельзя ведь сказать позже, поедая их, что жизнь на воле — сплошной восторг. Вот какой я оказался предусмотрительный… сколько у меня забот, друг в тюрьме… Это правда, когда все идет своим чередом, не так уж мы и наслаждаемся общением на свободе, но за дружбу приходится дорого платить, если друзья попадают за решетку. Я уже предчувствовал полный упадок сил, по правде сказать, у меня не оставалось на это места; несчастья Эдуара не шли ни в какое сравнение с плохим настроением Конрада, а теперь еще проблема покупки апельсинов; я чувствовал, что история с тюрьмой отнимет у меня время, отведенное на любовь к Конраду. Теперь наша старая дружба мне была совсем ни к чему. Тогда я поступил черство (никогда не следует прибегать к уловкам, если принимаешь нелицеприятное решение), я повесил трубку в самый разгар стенаний Жозефины относительно будущего их детей, которое, безусловно, вызывало опасения. Я не мог не проявить черствости, на весы была положена моя любовь к Конраду. В этом также состоит проблема великого счастья, оно нейтрализует несчастья других. И вовсе это не проявление первобытного эгоизма, а просто недостаток свободного времени.

III

Не колеблясь ни минуты, я выдавил гнойный прыщ, некстати вылезший в уголке моей потрескавшейся нижней губы. Только рассмотрев спозаранку цвет вытекавшей из него жидкости, я пожалел о своем первом утреннем порыве. Откуда мне было знать, разведение прыщей не входит в круг моих привычек. Я даже стал размышлять, не является ли данный прыщ первым, последовавшим за тем последним, который выскочил уже довольно давно. Оставалось только надеяться на то, что его возникновение на моей физиономии не было разведактом. Скорее всего этот прыщ просто бродяга одиночка, а вовсе не спринтер, оторвавшийся от основной группы бегунов. Об этом можно было судить по цвету его бледно бледно желтой майки.