Вскоре они возвращаются.
- Отвези ее домой и не оставляй без присмотра. О ней кто-то должен заботиться, Давид, - указывает Свиридова.
Прямой намек на Давида. Вот только и без Василисы Павловны было понятно, кто станет моим надсмотрщиком на оставшиеся четыре месяца беременности.
- Конечно. Я позабочусь о ней, - обещает Давид.
Его заботу я почувствовала сразу, как только он привез меня в свой дом и вручил пакет с окровавленной рубашкой. Моя рука дрогнула.
- Мамин подарок. Если хоть раз появлюсь не в ней, она меня убьет. Отстирай.
- Отстирать? Ее уже невозможно отстирать! – прожигаю его взглядом, едва не сжимая кулаки.
За кого он меня принимает?!
Давид, встретившись со мной взглядом, усмехается и бросает по пути куда-то:
- Дитя 21 века. А ты попробуй.
И откуда он такой взялся? Из эпохи динозавров?
- Сколько же тебе лет? – прищуриваюсь, упираясь взглядом в его спину.
- Старше брата, - краткость – сестра таланта.
- Вообще-то я хочу есть. И отдохнуть, - нагло высказываю свои желания, едва не загибая пальцы.
- Отстирай, и будем есть.
И вот мы ненадолго встречаемся взглядом перед тем, как он уйдет восвояси. И оставит меня с окровавленной рубашкой один на один.
Знакомство с братом Руднева началось весьма не сказочно. Более того, его поведение было непонятным мне. Однако, я сразу уловила тонкую нить, за которой шутки с Давидом лучше было не шутить.
Да, он был непробиваем, но кто знает, что будет, если стену все-таки пробить? Потоп? Цунами? А может, и вовсе нагрянет конец света? Для меня разумеется.
Поэтому я выбрала другой путь. Ведь я хочу сбежать. А это значит, что нужно придерживаться его правил, всячески отвлечь его чуйку и отвести от себя подозрения. Пусть расслабится, пусть доверится. Ведь я для него – тоже должница. И если ради свободы мне нужно будет стирать его окровавленные рубашки и готовить еду, то я сделаю это.
Потому что это цена нашего с малышом счастья.
Первым делом я нахожу ванную в этой огромной квартире. В ванной – отыскиваю тазик, сыплю немного порошка и вытрясаю из пакета тяжелую из-за влаги рубашку.
Хочется и плакать, и смеяться.
Подарок мамы. Взрослый мужчина, повязанный в криминале, ровно, как и его братец, боится показаться маме не в ее подарке. Это вызывало во мне странные ощущения. И даже притупляло чувство страха, которое всегда должно было присутствовать. Железно. Всегда.
Потому что страх – это уровень, это грани, которые не позволят выйти за рамки дозволенного.
Так можно уберечь свою жизнь. И надеяться на скорую свободу.
Вскоре я понимаю, что и Давид, и Артем жили так, как могли это себе позволить. И даже выше. Больше. Эта квартира явно отличается от той однушки, которую мы снимали с Кириллом. Но она совсем не отличается от того временного жилища, в которое меня отвез Артем в последние месяцы… своей жизни.
Там все было также. Дорого, как они привыкли жить. Много пространства – светлого, но столь нерационально использованного. Много зеркал, заполнивших ванную. Здесь даже ванная состояла не из стен, а из прочного матового стекла, и получалось, что ванная встроена в спальню. В спальню Давида.
Если мне предстоит здесь жить, то я очень надеюсь, что здесь есть обычная человеческая ванная. А не эта странная «пристройка» в стиле новой современной ванной комнаты.
И я была бы рада не познавать эту роскошь, лишь бы вернуться в свою тихую размеренную жизнь. В университет, из которого мне пришлось отчислиться – на год, два или больше. Я не знала когда, но я пообещала себе вернуться туда вновь и продолжить обучение.
Мои мысли прерывает холодный голос за спиной:
- Где ты жила до этого?
Вздрагиваю, резко выключая горячую воду. Я слишком много думаю. Рубашка давно была замочена. Кристально чистая вода, лившаяся из крана, моментально становилась алого оттенка в совершенно белом тазу.
Оборачиваюсь. Сзади, прислонившись к косяку плечом, стоял Давид. Он переоделся вновь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Солнечная семь, - отвечаю я.
Рубашка замочена, но по-хорошему ей нужно полежать в растворе с порошком.
- Вечером вернемся туда за вещами. Затем сдадим ключи, - решает Давид.
- Зачем? – хмурюсь я.
- Зачем? – поднимает бровь, - а ты думала, что будешь жить одна?
Впопыхах разворачиваюсь к нему лицом. Ужасно хотелось принять душ, ведь еще никогда я не чувствовала себя такой убитой, грязной и уставшей. Но я не осмеливалась спросить, есть ли в квартире еще одна, но уже нормальная ванна.
Мыться фактически в его спальне я не хотела. Стекла ничего не скрывали, за ними я с легкостью углядывала даже формы кровати и телевизора.
- Я буду жить с тобой?
- Разумеется, - он бросает взгляд на таз с рубашкой, - молодец, оставь это пока. Пойдем что-нибудь поедим. Я голодный, как волк.
С этими словами он прошелся янтарным взглядом по моему телу, оценивающе разглядывая угадывающиеся формы под одеждой. От этого взгляда мое платье словно прилипло к каждой частичке моего тела. Меня бросило в дрожь.
Глава 24.
- Похоже, что еда подождет. Тебе нужно в горячую ванну и переодеться в чистое. Дрожишь вся, - в голосе Давида чувствовалось недовольство.
- А у тебя в этой квартире… - я замялась, пытаясь быть более лояльной, - есть другая ванна, м?
Давид усмехается. И складывает руки на груди.
- Я холостяк. Меня устраивает эта ванна. А ты в мои планы не входила.
- Твой брат тоже не входил в мои планы, - ощетинилась я.
Этими словами он сжег мое равнодушие к чертям, заставив меня чувствовать себя не то, что бы неловко. А даже каплю виноватой. Хотя уж точно не я должна была испытывать это чувство.
- Я понимаю, что я тебя веселю. И что ты считаешь меня виновной в смерти своего брата. И что ребенок для вас был и есть… не более, чем ценный продукт. Но для меня все иначе.
- Никто не считает тебя виноватой. Мой брат допустил ошибку. А этот ребенок, - он холодно бросает взгляд ниже, - мой племянник. И сейчас ты не веселишь меня, Аля.
- Почему Марина?
- Что? – хмурится он.
- Мне сказали, что Артем хотел назвать дочь Мариной. Почему?
Давид замолкает. И сверлит меня задумчивым взглядом прежде, чем ответить.
- Нравилось ему это имя. Не ищи здесь подвохов. Имя может нравиться также, как нравишься мне ты. Или кактус за твоей спиной. Все, что угодно.
- Он правда умер? – тихо спрашиваю я.
Пользуюсь его сговорчивостью, пока есть возможность. И пусть стою вся уставшая и грязная перед ним. Было все равно.
- Не могло быть иначе. Ты сама это знаешь, Аля. Через несколько дней я оставлю тебя. Будут похороны.
- Я не поеду?
- Нет. Нельзя. Ты беременна.
Давид замолчал, пронзая меня взглядом. А затем развернулся на пятках и ушел. Мне приходится следовать за ним, чтобы не потеряться в этой пока малознакомой мне квартире, но в голове так и звучат его слова.
Руднева больше нет. И я пока не понимаю, что я чувствую.
Однозначно мне не стало легче. Возможно, что груз в моей душе стал только тяжелее, и я совсем не знаю этому причину.
- Оставайся дома. Я привезу вещи из твоей квартиры. А пока я закажу еду, привезут как раз к моему возвращению, - отдавал приказания Давид.
- И даже не заставишь меня готовить? – искренне удивляюсь я.
- Я же не изверг.
Открываю рот, чтобы вставить свои пять копеек, но не успеваю ничего сказать.
- Я чуть лучше, - улыбается он.
В прихожей Давид протягивает мне руку. Я молча достаю ключи из куртки и вкладываю в его ладонь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он запирает меня без шанса покинуть квартиру на седьмом этаже. И я пользуюсь этими минутами одиночества – ухожу в ванну, чтобы смыть с себя грязь.
В ванну, которая расположена в его комнате. Я и не думала раньше, что современные дизайнеры могут сделать ЭТО.