Читать интересную книгу Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера - Сергей Кремлев

— Господа! Я и правительство полны желания сохранить, развить и углубить наши дружественные отношения. Думаю, надо вначале изжить все накопившиеся конфликты, идя друг другу навстречу. Я предлагаю сегодня о претензиях не говорить, а наметить следующий план. Крестинский слегка поморщился, желая показать, что конкретные претензии важнее каких-то там планов, но сдержался, и Курциус продолжал:

— Я представляю это себе так: в ближайший месяц Дирксен с Литвиновым в Москве, а здесь вы, господин Крестинский, с Шубертом разберете и изживете старые конфликты. Я за это время отдохну. Потом мы встречаемся и обсуждаем вопросы нашей политики под углом общности задач в целом ряде внешнеполитических и хозяйственных областей. На третьей стадии разговоров мы переходим к практическим вопросам в области совместных хозяйственных работ и экономических мероприятий: кредиты и прочее. Ну и как на это реагировал Крестинский? А вот как:

— Против плана, господин министр, я не возражаю. Но считаю недопустимым, если мы сегодня при нашем вводном разговоре совсем не коснемся недоразумений и конфликтов. Я хотел бы, по крайней мере, перечислить наши претензии, чтобы вы имели представление об их размерах и основательности. И Крестинский взял из рук Бродовского толстую папку. Недавно Шуберт показывал полпреду тоже нетонкую немецкую папку, но лишь показывал, а Крестинский с видимым удовольствием ее Курциусу вручил и начал свои речи. Курциус слушал, потом весьма мирно заговорил о Коминтерне и вмешательстве ВКП(б) в германские дела. Крестинский же изображал из себя адмирала Нельсона, разглядывающего неприятный вопрос через подзорную трубу, приложенную к незрячему глазу Таким же «нельсонизмом» увлекался и Литвинов в Москве. 17 марта он пишет Крестинскому инструктивное письмо: «Ваши разговоры с Курциусом приходится признать совершенно безрезультатными. Чего мы должны добиваться от германского правительства? Германская печать начала антисоветскую травлю, но правительство в ответ ссылается на независимость прессы. Германские политические и промышленные деятели выступают с предложениями о разрыве отношений и даже об участии Германии в интервенции. Правительство отвечает, что оно не ответственно за выступления частных лиц. Но мы можем требовать от германского правительства, чтобы оно само публично заняло какую-нибудь позицию». В то время, читатель, во Франции, Англии и США не только «частные лица», а широкие парламентские и правительственные круги, влиятельнейшие газеты призывали к «крестовому походу» против СССР. Враждебные антисоветские провокации в лондонском парламенте стали повседневностью. В 1930 году США ввели дискриминационные условия для советского экспорта. Ввела ограничения на ввоз советских товаров Франция. Требовать от правительств этих стран публичного определения позиции Литвинову не приходилось — она была вполне определенной: антисоветской! А вот дружественный план Курциуса новый нарком иностранных дел СССР оценивал так: «Курциус отказывается ударить палец о палец». И в своем удивительнейшем письме Литвинов просто-таки науськивал берлинского полпреда: «В один из самых критических (по мнению Литвинова, но не Курциуса. — С.К.) моментов советско-германских отношений, когда германская печать, партийные (?. — С.К.) и промышленные круги дали достаточный повод всему миру зачислить Германию в число враждебнейших (ого! — С.К.) Союзу государств, германское правительство, уклоняется от ответа на наш вопрос о его отношении к этой оценке роли Германии. Вам надлежит вести дальнейшие беседы с Шубертом и чиновниками аусамта, давая совершенно ясно понять, что «план Курциуса» нас абсолютно не удовлетворяет и вызвал у нас даже чрезвычайное недовольство». Литвинов настолько зарапортовался, что писал о «партийных» кругах, хотя что-то значащих партий в Германии тогда было около десятка, и среди них — компартия. Но дело было не в этой обмолвке, а в ориентации на враждебный, непримиримый тон с немцами. Литвинов еще не стал наркомом, а уже создавал Германии образ «врага» в те самые дни, когда вновь назначенный торговый представитель СССР Любимов заявлял представителям германской печати: «Мое назначение совпадает с периодом бурного развития советского хозяйства. Пятилетний план, экономическое и социальное содержание которого, вероятно, известно германской общественности, связан с расширением нашей внешней торговли. Чем шире идет процесс реконструкции и технического перевооружения нашей промышленности, тем больше увеличивается необходимость приобретения машин, точных приборов, аппаратов и технических материалов. Германия (враждебная, по оценке Литвинова. — С.К.) занимает первое место в советском экспорте. Это значение Германии объясняется тем, что она сравнительно хорошо знает СССР, сумела проявить заинтересованность в укреплении связи с нашими внешними органами и накопила опыт в совместной работе. Это объясняется также и дружественными отношениями, существующими между Советским Союзом и Германией, которая одной из первых стран завязала с нами широкие хозяйственные отношения. Наличие торгового соглашения с Германией (которого у нас не было с англичанами, французами и Штатами. — С.К.) создает возможность нормального развития деловых взаимоотношений. Наряду с перспективами развития советско-германского товарооборота пятилетний план открывает более широкие возможности в области применения германской техники в самых разнообразных областях нашего хозяйства. Роль иностранной техники в нашем хозяйстве с каждым годом увеличивается, и здесь для германских технических сил открываются широкие возможности». Что можно прибавить к этому, сопоставив писания Литвинова и слова Любимова? Пожалуй, ничего… Ничего? Нет, не удержусь, и познакомлю тебя, уважаемый читатель, с вот такими строками письма заведующего II Западным отделом НКИД СССР Штейна от 17 марта 1930 года все тому же Крестинскому: «Многоуважаемый Николай Николаевич, сегодня М.М. (Литвинов. — С.К.) пишет Вам относительно общей линии поведения по отношению к германскому правительству. От себя могу добавить, что… под прикрытием будущих переговоров по основным политическим и экономическим вопросам германское правительство хочет получить от нас реальные уступки по ряду сравнительно маловажных (ну и уступили бы, если они для нас были не важны! — С.К.), но все же существенных для него спорных вопросов. Дело в том, что между нашими и германскими претензиями друг к другу существует большая разница: в то время как мы имеем к германскому правительству только «жалобы», германское правительство имеет по нашему адресу определенные реальные претензии». И вот к этому уже ничего, пожалуй, добавлять не требуется! А 16 МАЯ Литвинов высокомерно и мелочно выговаривал фон Дирксену в Москве за несуществующие вины германского правительства. А потом он стал действовать по давней схеме Сергея Юльевича Витте, который «разводил» Россию и Германию еще в конце прошлого века:

— Из всех германских претензий наиболее серьезной, — тут Литвинов испугался того, что что-то все-таки признал, и «поправился», — не по своей обоснованности, а по своему внутреннему содержанию, является жалоба на падение германского вывоза в СССР. Этой же жалобе противостоит столь же серьезная претензия с нашей стороны касательно нашего экспорта в Германию… Да, это Россия и Германия уже проходили… Таможенные войны, спровоцированные Витте, очень тогда поспособствовали переориентации царской России на Францию. Но теперь были все же другие времена — технику советской России была готова дать в любых количествах только Германия. Тем не менее Литвинов предложил «изучить причины этого явления». А причины-то как раз и были в исключительно больших объемах торговли. Начав мутить здесь воду, можно было выплеснуть с ней и дитя, и Дирксен был предложением Литвинова неприятно поражен:

— Господин Литвинов, надеюсь, желательное вам успокоение может обеспечить предлагаемая министром Курциусом согласительная комиссия и его параллельное выступление в рейхстаге, на котором вы так настаиваете. Но и нам хотелось бы получить ответ на наши вопросы о вашем влиянии на немецких коммунистов. Министр Курциус затрагивал эту тему в разговоре с Крестинским. Ваше вмешательство в наши внутренние дела, конечно, осложняет дело.

— Я протестую! — тут же взвился Литвинов. — Никакого вмешательства мы себе не позволяли, ничем травли не вызывали, и поэтому оправдания требует эта травля! Дирксен понуро слушал. Он-то знал, что «травля» обоснована. Да и мы, читатель, зная о записке Чичерина, знаем то же, что и Дирксен. В ТАКОЙ манере советские наркомы и германские послы разговаривали не всегда. Еще три года назад, когда Георгий Васильевич Чичерин был в силе и руководил НКИДом СССР по-настоящему, его беседы с Брокдорф-Ранцау были просто-таки образцом того, как могут спокойно сотрудничать пролетарский дипломат и дипломат буржуазный в интересах своих стран, не поступаясь ими, но уважая друг друга. Только за одну неделю конца ноября 1927 года Чичерин и Ранцау встречались дважды — 20 и 25 ноября. Доверительность этих бесед просто поражает: 20 ноября Ранцау начал с того, что передал Георгию Васильевичу немецкий текст шифровки Штреземана — благо Чичерину переводчик не требовался. Это был действительно диалог единомышленников не по политическим и идеологическим, а по государственным убеждениям. Оба были искренне убеждены в том, что государственно и национально оправданной политикой двух стран может быть одна: дружба и широкое сотрудничество. Они обсуждали тонкие проблемы, они указывали друг другу на конфликтные зоны, но не для того, чтобы уязвить, а чтобы их устранять. Это был подход, литвиновскому прямо противоположный. А что же Литвинов? Ведь он в 1927 году был в Наркоминделе второй фигурой и тоже нередко встречался с немцами. О, тогдашний тон его речей хорошо доказывал: при Чичерине и Литвинову приходилось… быть любезным. Приведу, не прибавляя ни слова, часть личной записи его беседы 4 декабря 1927 года в Берлине с германским министром иностранных дел того времени Штреземаном: «Я просидел у Штреземана свыше часа, и беседа наша носила весьма непринужденный дружественный характер. … Много говорили на личные темы, о здоровье каждого из нас, о курортах, отпусках и т. д. Я полушутя сказал Штреземану, что пора бы ему проехаться в СССР. Он стал расспрашивать про наши курорты, но я сказал, что они еще недостаточно устроены для иностранных гостей, и предложил ему лучше проехаться по СССР, Крыму или Кавказу для отдыха после лечения. Штреземан сказал, что он не может думать даже о лечении, не то что об отдыхе после него… Я напомнил ему, что в последнее время к нам приезжали авторитетные немцы и подолгу изучали страну (имелись в виду профессор Высшей сельскохозяйственной школы в Берлине Аухаген и банкир Мельхиор. — С. К). Я рекомендовал Штреземану таких людей вызывать к себе и знакомиться с их впечатлениями, если у него нет времени читать литературу, которую мы могли бы доставлять ему на иностранных языках». Вот ведь как… Умные немцы нечто подобное и делали… Только они «вызывали» прямо к себе, в Германию, то русское, что было ценно и для немецкого национального характера. Еще в 1926 году, во время визита в Берлин Луначарского, о встрече с нашим наркомом попросил статс-секретарь по делам искусств Германии Эдвин Редслоб. Сорокалетний Редслоб уговаривал русского гостя познакомить немцев с русским народным искусством, а также с… русской иконописью. Редслоба тревожило то, что немецкое искусство становится все более функциональным, все более прикладным (как обставить квартиру, какую форму придать стулу, как «оживить» цветовыми пятнами стену и т. п.). В русских же Редслоб видел естественных носителей чувства прекрасного и хотел продемонстрирвать это своим соотечественникам. В феврале-мае 1929 года в Берлине, Кёльне, Гамбурге и Франкфурте-на-Майне состоялась выставка русской иконописи XII–XVIII столетий. Каталог вышел с предисловием Луначарского и статьей о старой русской живописи Игоря Грабаря. Однако наступала «эра Литвинова». И теперь пошли другие речи и другие дела. 16 июня 1930 года под председательством Стомонякова в Москве открылась 1-я сессия советско-германской согласительной комиссии. Первым (из двух) германским делегатом был министр фон Раумер, готовивший Рапалльский договор. Появилось совместное советско-германское коммюнике. Министр Курциус выступил в рейхстаге с той самой «политической» речью, на которой так настаивал Литвинов, и подтвердил приверженность Германии духу и букве Рапалльского договора. Но теперь без пяти минут официальный нарком Литвинов уже не считал такое дружественное заявление немцев столь уж важным. 5 июля между ним и Дирксеном вновь возникла перепалка, и вновь из-за поведения Литвинова. Дирксен явился на Спиридоновку озабоченный: