Не отделение от Церкви, но защищение истины.
Если же случится, что и он сам примет ревность, – не стану говорить о святых епископах, игуменах, монахах и множестве мирян, – тогда что скажет любовь твоя? Поэтому знай, что у нас не отделение от Церкви, но защищение истины и оправдание Божественных законов; а иное, как сказала честность твоя, было бы нарушением истины и извращением правил, и справедливо можно сказать тебе следующее: жерцы отвергошася закона Моего и оскверниша святая Моя, между святым и сквернавым неразлучаху, но всё для них было одинаково (Иез. 22:26). Ибо [выражение] «не иметь пятна или порока» (Еф. 5:27), опять скажу, нужно разуметь так: [Церковь] не принимает нечестивых догматов и противных правилам деяний, равно как и запрещенных соглашений с делающими, как говорит в одном месте божественный Василий[269], с которыми великий Павел не позволяет и есть (1 Кор. 5:11). Ибо со времени [Col. 1004] апостолов и впоследствии часто вторгались в нее многие ереси и возникали нечистые дела, незаконные и запрещаемые правилами, как и ныне, однако она вышесказанным образом осталась нераздельной и непорочной (80) и останется вовек, между тем как дурно мыслящие и делающие отлучаются и отражаются от нее, как яростные волны от непоколебимой приморской скалы.
Итак, брат, останемся при себе и будем взирать на свет истины, твердо держась и священных правил, равно как и догматов, особенно мы, монахи, особенно мы, считающиеся значащими что-нибудь. Итак, если свет, который в нас, тьма, то какова же тьма? (Мф. 6:23); и: если же соль потеряет силу, чем сделаешь мирян солеными? (Мф. 5:13). Мы желаем и молимся, чтобы ты был для тамошних спасителем и просветителем и светильником строгости и благочестия, не делаясь всем для всех (ср. 1 Кор. 9:22), но высотою добродетели, согласной с правилами жизнью и благочестивым обращением. Напоминание же брата твоего перенеси как происходящее из любви, уважения к истине и божественного рассуждения. Желал бы я сказать и больше этого, но обширность письма заставляет нас остановиться здесь. Мы приняли твое богатое благословение. И то, что ты заботишься о смиренном монастыре своем, это доказывает, что ты сберегаешь и трудишься для него; труд же твой велик.
А Господь воздаст тебе, чего желаешь, – преуспеяние в добродетелях и наслаждение вечными Его благами.
29. К Льву, орфанотрофу (I, 29)[270]
Хотели мы сами прибыть и разделить [с вами] постигшее вас несчастье с блаженным сыном вашим, возлюбленнейший господин мой, а не только в письме оплакать беду и принять участие в вашей скорби. Подлинно, как не жалко, как не поразительно испытывать потерю одного сына за другим, лишаться как бы одушевленного сокровища, богатства родового преемства, многовожделенного плода материнской утробы, сокровища дома[271], радости бабки, [предмета] гордости[272] всей родни? (81) Появился новый плод – и преждевременно исторгнут из родительских рук; родился второй – и этого сразила жестокая смерть; произросла третья отрасль, в утешение за первые, цветущая, прекрасная, продолжавшая жить до третьего года, к которой были крепко привязаны души родителей, и – увы, несчастье! Страдание не позволяет продолжать речь! – ушла и она от глаз ваших, и, что еще прискорбнее, не на глазах отсутствующего родителя. Но для чего увеличивать несчастье?! Поражено сердце ваше, отца, матери, госпожи патрицианки, и меч прошел посреди обоих, и эту скорбь может уврачевать не [Col. 1005] слово, не утешение, не человек, не Ангел, но один Бог, так устроивший пределы нашей жизни. Ибо Сам Он взял превожделенного сына вашего, господин мой, как Он же взял и прежних.
Умершие дети.
Прискорбно и весьма прискорбно ваше положение, но отнюдь – не их, взятых: потому что они, чистые и не оскверненные грехами по причине недавнего рождения, отошедши отсюда к блаженной и бесстрастной жизни, ликуют в недрах Авраама, обитают со святыми младенцами, воспевают с окружающими Христа отроками. Итак, не погибли прекрасные дети, но спасены для вас и остались невредимыми, и вы увидите их спустя немного [времени], когда окончится эта временная жизнь, радующимися и веселящимися не в кратковременном возрасте, но в совершенстве полного [возраста] Христова (Еф. 4:13). Поэтому увещеваем и просим вас – действительно утешать себя этими мыслями и таким образом исторгать из души неумеренную скорбь. Господь назначил нам меру, дабы мы и выражали естественно сострадание, и не преступали в этом надлежащих пределов. Первое преклоняет Бога на милость, а последнее располагает противиться распоряжениям Промысла; первое радует отшедших, а (82) последнее обыкновенно огорчает их, достигших покоя. Ибо всякий желает, чтобы при его радости радовались, а не скорбели те, которые признаются, что любят его.
Пределы скорби и неумеренность в ней.
Мы же веруем, что госпожа хартулария опять зачнет и родит сына, уже не кратковременного, но имеющего жить долго для преемства рода; только умерим скорбь и вознесем словами и делами благодарственные жертвы о младенце Владыке Христу.
30. К патриарху Никифору (I, 30)[273]
Нет необходимости излагать в письме ангелу твоего блаженства то, что высказано было устами, хотя не от обоих нас, смиренных. Но чтобы собравшийся вчера по твоему повелению собор епископов, изрекший нечто несогласное с тем, что на нем сказано было нами, не смутил священного твоего слуха, мы почли пристойным представить кратко всю сущность нашего оправдания. Мы, блаженнейший, православны во всем, отвергаем всякую ересь и принимаем всякий признанный Собор Вселенский и Поместный, а также и изреченные ими священные и канонические постановления твердо содержим. Ибо не совсем точно соблюдает слово истины тот, кто считается содержащим правую веру, а не руководствуется Божественными правилами. Кроме того, мы принимаем и законную, по временам употребляемую святыми икономию, ибо и настоящее сношение нас, смиренных, с твоей святостью относительно извержения эконома есть дело поступающих не (83) точно по правилам, но весьма приспособляющихся к [Col. 1008] обстоятельствам и уступающих[274]; и с предшественником твоей святости, святейшим патриархом, мы сносились таким же образом по настоящему делу, когда мы возвратились из ссылки и прелюбодейный брак был расторгнут, а эконом отлучен от священнослужения. «Да не будет нам части с тобою [говорили мы] ни в сем веке, ни в будущем, потому что ты допускаешь прелюбодея безразлично иметь общение с твоей святостью». Когда же он сказал: «Я действовал применительно к обстоятельствам, уступая ему до времени» и потом выразился так: «Да будут отсечены руки мои, если бы они совершили прелюбодейное венчание; разве я венчал?» – тогда мы стали иметь общение с ним до кончины его. И твою святость мы также приняли в достоинстве архиепископа, равно как и поминаем тебя каждый день при священнослужении и ни в чем не разногласим, как только касательно эконома, низложенного священными правилами по многим причинам, особенно же потому, что после девятилетнего отлучения он опять стал священнодействовать, и притом не в потаенном каком-нибудь месте (это было бы еще сносно, так как мы не принимали бы участия в этом деле), но в самом источнике нашей святыни, то есть в явном общении с тобою вместе находится и вместе совершает богослужения постоянно.
Двойное подчинение.
Поэтому справедливо, и праведно, и нужно для избежания соблазна народу Божию, и особенно нашему званию, чтобы недостойно вторгшийся был отлучен от священнослужения, а мы продолжали бы поминать твою святость и иметь общение со всяким иерархом и священником, не осужденными явно, по учению [Григория] Богослова[275]. Если же это не состоится по грехам нашим, то да не будет (говорим не из страха, но из сострадания к обществу) с нашим смирением сделано святостью твоею что-нибудь неканоничное[276] и незаконное! Ибо мы, со своей стороны, потерпим силою Божией – что бы ни случилось по Его соизволению, но свидетельствуем (84) твоей святости пред Лицем Христа в слух святых Ангелов, что великий раскол произойдет в нашей Церкви. Хотя мы подчиняемся власти, как люди, но и властью священных и Божественных правил, волею или неволею, мы управляемся и руководствуемся.
Впрочем, умоляем твою святость: приклони ухо твое и услыши голос наш, как врач сведущий, как пастырь добрый; отлучи одну овцу от священнослужения и избавь всех от соблазна, чтобы паршивостью одного не заразилась наша Церковь, которую приобрел Господь и Бог наш кровию Своею (Деян. 20:28). О пустяках пусть пустословят желающие и клеветники пусть клевещут. Мы готовы на всякое оправдание, на всякое опровержение возводимых на нас обвинений[277]. Мы – твои друзья и хвалители, также и благочестивейших и победоносных владык наших. Если же мы таковы, то отчего смятение? Для чего случится то, что случится, хотя и противное повелениям Божиим? Удостой нас священной твоей молитвы.