Читать интересную книгу Все хорошо, пока хорошо (сборник) - Хьелль Аскильдсен

Гораздо позже она чувствует руку на своем плече, ее гладят по волосам. Все гладят, гладят, и поначалу она трепещет, лишь бы не переставали, так и гладили всегда, но потом, когда ласки не прекращаются, она чувствует, что не может, не имеет права сидеть вот так, ведь это она - причина всех несчастий. Она чуть выжидает, она боится увидеть лицо матери, но потом медленно встает, оборачивается к ней и не верит своим глазам. У матери сухие, ясные глаза, и ни в них, ни на лице нет ни следа того отчаяния, раздавленности, которые Унни ожидала увидеть; тогда Унни пугается: мать ничего не поняла.

- Он ушел, - говорит она.

- Я знаю.

- Ужасно.

- Да.

- Это я виновата.

- Ты? Да что ты... Ты здесь ни при чем.

Голос у матери чужой, вывернутый наизнанку, кажется, она совсем не следит за своей речью, потому что вдруг говорит:

- Видно, так должно было быть, он или я. Теперь или позже... Он же не привык проигрывать, нет... Лишь бы он только и потом не усомнился, что одержал сегодня победу.

Унни хочет ответить, но замечает, что у мамы вышли все силы. Уголки рта дрожат, глаза заволокло. Мама сглатывает и говорит плаксиво:

- Я пойду полежу, ладно?

Некоторое время Унни стоит и вслушивается в рыдания за закрытой дверью. Потом начинает накрывать стол к чаю.

КАРЛ ЛАНГЕ

Он стоял у окна своей квартиры на третьем этаже и глядел на улицу, подъехала полицейская машина и запарковалась на той стороне. Из нее вышли двое. Ясно, за кем они, подумал он, не впервой.

И остался у окна посмотреть, как будут выводить. Тут раздался звонок в дверь. Это были они.

- Карл Ланге? - спросил верзила пониже.

- Да.

- Мы можем зайти?

- Извольте.

Он не предложил им сесть. И сам остался стоять. Он чувствовал себя не в своей тарелке, уж больно они были здоровы.

- Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?

- О чем?

- Вы делали покупки в универмаге "Ирма" три часа тому назад?

Карл Ланге взглянул на часы:

- И что?

- Не могли бы вы описать, во что вы были одеты?

- В то, что на мне. И серое полупальто сверху. А в чем, собственно, дело?

- Сейчас объясню. У вас есть право не отвечать на вопросы... на данном этапе.

- На каком этапе?

- На данном. Кем вы работаете?

- Я переводчик. Вы меня в чем-то обвиняете?

- Нет. Сколько вам лет?

- Сорок восемь.

- Вы можете сказать, что вы делали вчера?

- Не знаю.

- Не знаете?

- А по какому праву вы меня допрашиваете?

- Законный вопрос. Но мы вынуждены не говорить вам этого прежде, чем вы ответите на наши вопросы.

- Я был дома. Я работал.

- Целый день?

- Я отлучался только за продуктами, в магазин на углу.

- В котором часу это было?

- Около десяти.

- А все остальное время вы работали дома? Как долго?

- Весь день. Пока не лег спать.

- Понятно.

- Так в чем дело?

- Терпение. Что вы скажете на то, что вас вчера примерно в половине одиннадцатого вечера видели в Тойене недалеко от бассейна?

- Это неправда.

Карл Ланге перевел глаза с одного полицейского на другого. Оба смотрели на него пристально и пытливо. Второй, просто великан, так и стоял молча, заложив руки за спину. Скрытность полицейских пугала, как-то я себя не так веду, подумал Карл Ланге и сказал:

- Хорошо, а если б это было правдой? Если б я был там в это время, тогда что?

Они уперлись в него глазами, молча.

- Разве закон запрещает находиться в Тойене в пол-одиннадцатого вечера?

- Нет. Так вы там были?

- Да не был я там!

- Тогда не за чем так нервничать. Раз не были - значит, не были. Кто может подтвердить, что вы находились дома?

- Вы только что сказали, что я - не подозреваемый.

- Сказал. Вы не ответили на вопрос.

- Я не собираюсь больше отвечать ни на какие вопросы.

- Напрасно.

- Вы мне угрожаете?

- Вчера в половине одиннадцатого вечера в районе бассейна в Тойене была изнасилована девочка.

Карл Ланге молчал. Ему много чего хотелось им сказать, но он не мог вымолвить ни слова, пока не улягутся гнев и паника.

Первый продолжал:

- Девочка подробно описала насильника, у него есть особые приметы.

Карл Ланге по-прежнему молчал.

- Это был мужчина, на вид сорока пяти лет, с короткой бородкой и густыми седыми волосами, падавшими на глаза. Он был одет в светлые вельветовые брюки, коричневую водолазку и серое полупальто необычного покроя, девочка видела такое впервые.

Карл Ланге стоял молча. Как с меня писали, думал он.

- Где ваше пальто?

Карл Ланге кивнул в сторону прихожей. Второй, амбал амбалом, разомкнул руки за спиной и ушел за пальто. Он вернулся и произнес первое за все время слово:

- Это?

- Да.

- Мы хотели бы забрать его с собой, - сказал первый. - А также брюки. Вы не возражаете?

- Возражаю.

- Это осложняет ситуацию. В таком случае мы вынуждены препроводить вас в участок.

- Вы сказали, что против меня нет обвинения?

- Нет. Но есть подозрение. Если вы ни в чем не виноваты, то в ваших интересах помочь нам. Мы расследуем преступление. И имеем полное право задержать вас. Выбирайте сами.

До сих пор Карл Ланге смотрел на полицейского. Теперь он опустил глаза, постоял, глядя в пол, и начал медленно расстегивать брюки. Его душил гнев, но такой бессильный, такой вялый, его только на то и достало, чтобы стянуть портки прямо на глазах у полицейских. Карл Ланге остался в зеленых трусах, светлые вельветовые брюки он стиснул в руке. Полицейский молча взял их у него. Потом Карл Ланге заперся в спальне и долго не выходил. Думать он был не в состоянии. Из гостиной доносился негромкий разговор. Он выбрал другую пару брюк, почти неотличимую от конфискованных. Зазвонил телефон. Он вернулся в гостиную и взял трубку.

- Алло.

- Это Роберт. Я не помешал?

- Да... Ты дома?

- Дома.

- Я тебе перезвоню.

Он положил трубку. Потом обернулся к полицейским:

- Что-нибудь еще?

- Пока нет. Вот расписка на пальто и брюки. Мы с вами свяжемся. Вы никуда не собирались уезжать?

- Нет.

- Не принимайте это так близко к сердцу.

- Спасибо за заботу! Кстати, вы не представились.

- Ханс Осмундсен.

- Ханс Осмундсен, - повторил он, подошел к столу и записал имя на обороте конверта, потом повернулся к ним: - Теперь все.

Они ушли. Карл Ланге смотрел в окно, пока машина не отъехала.

Потом пошел в кухню и поглядел в зеркало. Вспомнил, что не перезвонил Роберту, но отогнал эту мысль. Взял голубой тазик для мытья посуды, налил в него теплую воду, отнес в спальню, потом достал бритву и ножницы. И в несколько минут покончил с бородой. Глядя на свое отражение, он подумал: а зачем они спрашивали, был ли я в "Ирме"?

Он ополоснул тазик, убрал его на место в шкаф и снял телефонную трубку.

- Привет, это Карл. У меня была мама. Ты позвонил, как раз когда она уходила.

- Я так и понял, что у тебя кто-то есть. Тут приехал мой коллега из Германии, из ФРГ, нормальный мужик, тебе понравится, по-английски говорит отлично, но при нем жена, которая знает только немецкий, а я тут пас. Может, заскочишь вечером, посидим?

- Вечером? Дай-ка подумать. Я горю со срочным переводом.

- Жалко. Но все-таки постарайся, ладно? Вдруг вырвешься.

- Хорошо, попробую. Но я ничего не обещал.

- Отлично, огромное спасибо!

Он положил трубку, еще постоял, подумал: если они не блефуют с описанием, чего они меня просто не арестовали? Наверняка блефуют. А может, пасут меня на длинном поводке, хотят посмотреть, что я стану делать?

Карл Ланге мерил шагами не слишком большую комнату; он еще раз вспомнил все, что сказал полицейский, он надеялся докопаться до скрытого смысла. Но только убедился в очевидном: его обвиняют в изнасиловании малолетней девочки.

* * *

Двумя часами позже Карл Ланге вышел из квартиры. В подъезде он никого не встретил, а то бы их поразило, как изменился их сосед. Он не только сбрил бороду, но и подстриг волосы; на голове у него была серая бейсболка, которую он не носил уже несколько лет. Одет он был в темные брюки и поношенную кожанку. Все знакомые без труда узнали бы его, но выглядел он иначе. И под описание больше не подходил.

Он отправился на улицу по двум причинам. Во-первых, он хотел знать, следят ли за ним. И в таком случае попробовать оторваться от хвоста. Это была первая причина. Во-вторых, снедавшее его отчаяние гнало Карла Ланге прочь из тесной квартирки. Его приняли за (в "Ирме"? кто?) сексуального насильника, а два полицейских, поглядев на него и побеседовав с ним, ничуть не сочли эти обвинения абсурдными. Они видели его, говорили с ним, и он не сумел убедить их, что он не сексуальный маньяк!

С первым вопросом он разобрался быстро. Никто за ним не следил. Окончательно убедившись в этом, он задним числом сообразил, что слежки и не могло быть: даже полицейским не придет в голову предположить, что он выйдет из дому и тут же снова кинется кого-нибудь насиловать.

Но отчаяние, выгнавшее его из дому, подхлестывало его вперед: улица за улицей, а боль унижения не унималась. Была минута, ему даже захотелось пойти в Полицейское управление к этому Осмундсену и объяснить ему, с кем он имеет дело, но тут его как током ударило: а с кем он имеет дело? Кто я такой?