Не успела Марья Дмитриевна выскочить из-за стола, как в комнату влетели две молоденькие девушки. Это были ее воспитанницы, бедные дворяночки, считавшие Марью Дмитриевну своей благодетельницей, Дуня Бубнова и Маша Лебедева. Дуня была высокенькая, стройненькая, шестнадцатилетняя брюнеточка с живыми серыми глазами и капризно вздернутым носиком. Маша же, рыженькая, с необыкновенно белым веснушчатым лицом, была некрасива и смотрела более возмужалой.
— Вот вам письмо! — радостно, чуть не захлебываясь словами, говорила Дуня, показывая письмо.
— Мы все утро ждали почтальона, — перебила ее Маша, — и я первая увидела его.
— А я перегнала тебя! — торжествовала Дуня.
— Да! Почти из рук вырвала письмо, бессовестная! — дулась на нее Маша.
Но Марья Дмитриевна, не слушая их препирательств, а торопливо распечатав письмо, вся пунцовая от волнения жадно читала его.
"Порадуйтесь, матушка! — писал Красовский. — Дело мое, слава вышнему Богу, хотя с трудностью, но уже началось, и весьма успешно стряпается по причине вам известного, розданного по рукам старательства,[17] и, наверное, в последних днях этого месяца совершенно с пользой окончится, почему и буду обратно в Москву скоро. Дело мое от бумажек пуще загорелось, нежели от березовых дров, только требованию необходимо еще 600 рублей, которые ради самого Бога пришлите на первой почте мне; не сделайте мне остановки и расстройки и не испортите мне дела, для того не замедлите, что в двенадцать дней все будет готово, и мне нечего будет дожидаться, как этих денег, которых я, не имея при себе, обещал через 12 дней им доставить. Обо всем обстоятельно я сей же день писал к моему другу: пускай он порадуется и утешится своим благополучием!.."
Марья Дмитриевна еще более вспыхнула.
"Это он к Феде, к моему Теодору писал, — радостно подумала она, — нарочно эти слова подчеркнул, чтобы я знала".
Она продолжала читать:
"Я думал, в Москве иначе, а, приехавши, здесь нашел самые вернейшие способы к получению желаемого чрез трех особ, которые все сильны и между собой приятели, и все денежки требуют. Вы пришлите через почту, только отдайте верному человеку на почту отнести. А я стою в Большой Мещанской, во 2-й части, у купца Ильина. До получения денег обещаются, чтоб все было готово, а я, получа деньги, из рук в руки переменяемся. До скорого свидания, благодетельница. Ваш усердный и верный слуга Андрей Красовский. Санкт-Петербург, 13 мая 1792 года".
— Слава Богу! — радостно перекрестилась Марья Дмитриевна.
— Слава Богу! Слава Богу! — подхватили в один голос барышни.
— Так хорошее письмо, Марья Дмитриевна? — спросила Маша.
— Хорошее, хорошее, душечка.
— Ах, как я рада! Теперь уж я следующее письмо перехвачу раньше, — сказала Маша, обращаясь к Дуне.
— Посмотрим! Старуха надвое сказала, — засмеялась эта воструха. — А когда, душечка мамочка, вы ждете второго письма? — спросила она свою благодетельницу.
— Не знаю, милая… Надо бы ожидать на днях, — отвечала последняя, что-то соображая. — Да, деньги надо завтра же послать.
С этого дня молоденькие воспитанницы генеральши Ляпуновой всякое утро поджидали почтальона у ворот: каждой хотелось первой порадовать свою благодетельницу. Воструха Дуня пустилась даже на такую хитрость. Завидев на второй или на третий день почтальона, возвращавшегося в почтамт, следовательно, в такой час, когда ее соперницы, Маши, не было у ворот, она подбежала к нему и, сверкая своими жемчужными зубами, смело заговорила:
— Вы носите письма к генеральше Ляпуновой?
— Я, барышня, разве вы не знаете?
— Нет, знаю… Только вы не отдавайте их Маше.
— Какой Маше, красавица?
— Нашей, Лебедевой, что третьего дня хотела перехватить у вас письмо к Марье Дмитриевне.
— Зачем вам это, красавица?
— А я хочу первая обрадовать ее.
— Хорошо, милая… А что же вы мне дадите за это? — улыбался почтальон, любуясь девушкой.
— Что? У меня ничего нет… У Марьи Дмитриевны…
— Что мне Марья Дмитриевна! Вы дайте…
— У меня ничего нет, — совсем вспыхнула девушка.
— А поцеловать дадите?
Дуня засмеялась и убежала… Почтальон был недурен собой, а все же, ах, как стыдно!
Через несколько дней почтальон действительно показал ей письмо тихонько от Маши, которую зачем-то позвала ключница Фекла Китовна. Увидав письмо, Дуня вся вспыхнула. Но почтальон не отдавал пакета, лукаво улыбаясь.
— Отдайте, — просила девушка.
— Поцелуйте прежде, — шептал почтальон Меркурий.
— Нет, прежде отдайте, — настаивала девушка. — А потом поцелуете?
— Поцелую.
— Честное слово?
— Честное слово.
Но едва хитрячка коснулась пакета своими ловкими, проколотыми иголкой пальчиками, как письмо мигом очутилось в ее руках, и она стрелой, с звонким хохотом, убежала.
— Добро же, воструха! — проворчал обманутый донжуан. — Не увернешься от меня.
Вся запыхавшаяся, толкая Феклу Китовну и Машу, попавшихся в дверях будуара навстречу летевшей шалунье, Дуня с криком радости вбежала в будуар генеральши.
— Еще письмо! Еще письмо!
У Марьи Дмитриевны даже руки задрожали, и строчки письма наскакивали одна на другую…
"Дело, к счастью, течет весьма порядочно, как лучше требовать нельзя…"
Она взглянула на конец письма и только тут сообразила:
— А! Восемнадцатого мая… Он еще не получил денег… Ну, что дальше?
"Только боюсь, чтоб за деньгами, о которых я писал, не сделалось остановки… Умоляю прислать поскорее".
— Послала уж.
— Ну что, душечка Мария Дмитриевна, это письмо лучше того? — спросила Дуня, видя волнение на лице генеральши.
С нынешнего дня Дуня сама начала понимать, что такое есть "волнение"…
— Нет, не лучше, — отвечала генеральша, — а уж следующее должно быть самое хорошее.
— А когда вы его получите? — спросила вдруг Маша, входя в это время в будуар.
— Да не раньше недели, думаю, — отвечала взволнованная вдовушка.
Дуня лукаво улыбнулась, украдкой взглянув на свою подругу… "Не видать тебе, умница, письма, как своих ушей", — сказала она про себя, а у самой сердце точно росло и пухло от сладкого "волнения".
Раньше недели девушки и не ждали письма, а потому и не караулили почтальона.
Но, к вящему изумлению и огорчению их, через день, когда они обе помогали Марье Дмитриевне расчесывать роскошные еще косы, в будуар, смеясь и отбиваясь от барчонка, от Пети, хорошенького белокурого мальчика лет трех или четырех, ввалилась Китовна и торжественно подала барыне письмо. Барыня побледнела от неожиданности, а Дуня, вспыхнув до слез, уронила на пол гребенку и рассыпала все шпильки… "Пропустила, ах!" — сжалось ее сердчишко…