описывая ее то как «озадачивающую» и «неточную», то как «ошибочную» или «не относящуюся к делу», потому что «он не был знаком с цитируемыми здесь архивными источниками» [Siegel-baum 1975: 241, 262]. Такая критика была обусловлена не только подлинными разногласиями, но и тем, чем обычно грешат историки-неофиты: обосновать свою правоту, демонстрируя свою приверженность фактам, а также свои навыки исследования и интерпретации. Моя полемика с высказываниями историков, чьи работы я так или иначе почитал, например Валентина Дякина (1930-1994) или Леопольда Хеймсона (1927-2010), сейчас кажется педантичной. Фактически же я считал книгу Дякина о русской буржуазии и царизме в военное время лучшим произведением советской истории [Дякин 1967][59]. Хеймсон, тот самый профессор, который пытался уговорить нас, будущих революционеров, занимающих Файервезер-Холл, прекратить наши детские игры, написал новаторскую статью о растущей поддержке большевиков рабочими во время Первой мировой войны [Haimson 1964-1965]. Он провел зимний («Илларионов») семестр 1972 года в качестве приглашенного преподавателя в Колледже Св. Антония. Сидя за завтраком в столовой и куря сигару, он необычно выделялся среди профессоров, которые входили и выходили, бросали на него недружелюбные взгляды. Мы дружили как ньюйоркцы, и вместе с Шукманом он писал в поддержку моей заявки в IREX.
Стыд за юношеские глупости приходит с возрастом. Нельзя отрицать, что я проделал тяжелую работу по поиску малоизвестных публикаций и ссылок в архивах не только в Москве и Ленинграде, но и в Нью-Йорке, Лондоне и Хельсинки. В конце концов я написал пригодную к защите диссертацию и защитил ее, даже дважды – один раз в устной форме в конце моего десятимесячного пребывания в Москве, и еще раз, чуть более года спустя, в Оксфорде. Московская защита на русском языке проходила на кафедре империализма истфака МГУ Из «Введения в ежедневный советский словарь», другой информационной брошюры, выданной IREX, я должен был знать, что кафедра назначит официального оппонента для рецензии на мой доклад. Но либо я эту брошюру не читал, либо к марту об этом забыл, поэтому, когда Светлана Воронкова, студентка Бовыкина, поднялась, чтобы огласить свое мнение, это застало меня врасплох, настолько, что я едва мог следить за тем, что она говорила; что-то о школе «буржуазной объективной историографии, к которой принадлежит уважаемый Э. X. Карр». Тогда я даже принял это за похвалу и запоздало поблагодарил, когда наши пути пересеклись вновь в 2007 году.
В июне мы с Линой на Ленинградском вокзале сели в поезд, направлявшийся в Хельсинки. Не помню, как мы бронировали жилье перед приездом, но, так или иначе, квартира наша располагалась в доме 14 по Техтаанкату (Заводской улице), в районе Эйра в южной части города. В квартире была спальня наверху и вид на море, открывавшийся из больших окон в гостиной. Днем Лина работала в мастерской по обработке фотоснимков, а затем в научном журнале, а я сидел за большим светлым деревянным столом и писал свою диссертацию. Для разнообразия я отправился в Славянскую библиотеку, которая в то же время удобно переместилась ближе к улице Техтаанкату и размещалась в одном здании с теологическим факультетом Хельсинкского университета. Я также поступил в финскую группу, чтобы выучить родной язык моей жены. Я учился очень хорошо, пока, под впечатлением моих достижений, учитель не рекомендовал мне перейти на более продвинутый уровень, в класс, где преобладали шведские финны, стремящиеся улучшить свой второй язык. Таким образом я прошел путь от лучшего до худшего ученика и был настолько обескуражен, что перестал туда ходить.
Где-то в марте, ближе к концу долгой финской зимы, я начал ходить в контору, где работала Лина, чтобы после работы печатать свою диссертацию на первоклассной красной пишущей машинке IBM Selectric. Ее начальник Ханну Рауткаллио, ныне ведущий историк, опубликовавший много книг, заслуживает огромной благодарности за то, что позволил мне использовать оборудование. После того как я перепечатал и переплел диссертацию, я отправил ее в Оксфорд и сам последовал за ней несколько недель спустя. Моя защита viva voce состоялась 26 мая 1975 года. Согласно оксфордской традиции, мой руководитель там не появлялся. Кроме Гарри Виллетса из Глазго в качестве оппонента приехал историк экономики Алек Ноув. Я очень уважал его работы. Они казались гораздо менее антисоветскими, чем то, что опубликовали мои профессора в Колумбии, не говоря уже о Св. Антонии. Помимо трудов по экономической истории СССР, он привлек большое внимание своим провокационным эссе, позднее опубликованным в виде книги «Действительно ли был нужен Сталин?», где ставился вопрос о роли личности в создании советской системы планирования и постановке недостижимых целей [Nove 1969,1964].
В ходе церемонии соблюдались все возможные формальности. Мы все были в полном академическом облачении; свое я позаимствовал у другого студента. Вскоре после начала у меня вдруг возникло желание снять шапочку, которая была на несколько размеров больше, чем следует, и сползала с головы. «Надеюсь, никто не возражает, если я сниму шапочку», – нервно выпалил я. «Вовсе нет, – подал голос Ноув. – А когда вы будете подавать апелляцию на наше решение, можете сослаться на коричневые ботинки Гарри Виллетса, которые также нарушают кодекс». – «О нет», – простонал я про себя. – Почему я должен обжаловать их решение? Они что, намерены отклонить ее?» В оставшуюся часть моей защиты, возможно, в остальные полтора часа, я стиснул зубы, отвечая с большим жаром, чем то было оправдано вопросами, и, если уж говорить о высокой температуре, обильно потея под своими одеждами. Я покинул аудиторию мертвенно-бледным и думал, как мне сообщить Лине, что мне придется заново переписать эту чертову диссертацию. Я ждал в соседней комнате, казалось, целую вечность, ожидая худшего. В конце концов, после получения решения комиссии, Шукман позвал меня в свой кабинет. «Отлично, – воскликнул он, хлопая меня по плечу, когда я вошел. – Поздравляю!» Слишком ошеломленный, чтобы сказать что-либо, кроме «спасибо», я только позже спросил Гарри, почему Ноув говорил о том, что я буду обжаловать их решение. «Полагаю, – ответил он, – он просто шутил, чтобы тебя успокоить».
Глава 4
Мельбурн и трудовая история
Мадам Эскола, должно быть, думала, что мы исчезли с лица земли. «Напишите мне об Австралии, – потребовала она 15 марта 1976 года, – и расскажите, что там еще есть, кроме кенгуру. Вашего города Бандоора нет ни на одной карте, я даже в библиотеке смотрела. Где это?» Несколько месяцев спустя мой друг математик Вадим из Москвы написал: «Как вы там, в Австралии, под нами вверх ногами? У вас другое небо, другие звери и птицы, в общем, вы