Читать интересную книгу Пути Господни - Ксения Кривошеина

А вот и другая листовка: «Кто ведет подсчет погибшим: Гитлер, Геббельс? Конечно же, ни тот, ни другой. Ежедневно в России погибают тысячи наших людей! Горе постигло дома русских, польских, немецких крестьян, некому утешить плачущих матерей. Гитлер отнял у них самое дорогое, подверг их детей абсурдной смерти и продолжает им нагло лгать. Каждое слово, произносимое Гитлером, есть ложь. Когда он говорит «мир», он думает о войне. Когда, богохульствуя, он ссылается на Всемогущего, он думает о силах зла, о падшем ангеле и о Сатане. Его рот есть зловонная адова пасть, его мощь обращена на погибель».

В одном из последних текстов «Белой розы», приводятся слова поэта XIX века Новалиса, которые и сегодня звучат пророчески: «Лишь бы Европа воскресла, образовалось бы государство из государств, сформировалась бы достоверная политическая наука. Неужели объединившиеся государства должны подчиняться силе иерархии? В Европе будет продолжать литься кровь, покуда нации не осознают своего собственного безумия, покуда народы не вернутся к своим древним алтарям, мирному труду и не восславят мира на недавних полях битв. Религия и только религия может помочь проснуться европейскому сознанию и стать гарантом прав народов, и только тогда на наших землях воссияет новым светом христианство, веротерпимость и мир».

Сегодня мы живем в объединенной Европе, но упаси нас Бог позабыть, какой кровью, какими жертвами выстрадано это объединение.

В нашей семье сохранились уникальные издания двух выпусков «Вестника участников Сопротивления». Одним из его основателей был Игорь Александрович Кри–вошеин. В одном из сборников он рассказывает и о своем «Резистансе», об аресте, пытках, лагерях Бухенвальд и Дахау и о возвращении в Париж после победы в июне 1945 года. В «Вестнике» приводятся рассказы очевидцев и воспоминания людей, знавших Бориса Вильде, Анатолия Левицкого, Вики — Веры Оболенской, матери Марии (Скобцовой), Ариадны Скрябиной (Сарры Кнут) и других. У многих из них нет могил, они «похоронены в общих гробах», но на знаменитом кладбище Сент–Женевьев‑де–Буа, под Парижем, стараниями русской диаспоры воздвигнут Кенотаф (памятник). На нем выбиты золотом имена русских героев, выгравированы их портреты.

Что же послужило импульсом для этих молодых людей безоговорочно встать на опасный путь Сопротивления? Ведь в оккупированной немцами Франции можно было спокойно существовать при условии, что ты не еврей, не коммунист, не антифашист. Более того, часть русской эмиграции, поддавшись своим иллюзиям, почти сразу встала на путь сотрудничества с оккупантами. Но были и такие, которые, рискуя своей жизнью и жизнью своих семей, укрывали подпольщиков и евреев, беглых военнопленных, сбитых союзных летчиков, помогали с документами, переводили через границы. Сотни, если не тысячи спасенных людей, сотни спасавших их русских сопротивленцев — имена тех и других исчезли из нашей памяти, остались лишь наиболее яркие из них.

На основании материалов «Вестника», где опубликованы воспоминания очевидцев, я расскажу о двух русских эмигрантах: о блестящем ученом, полиглоте Борисе Вильде и красавице «Вики» Оболенской.

Важно отметить, что первая подпольная организация возникла во Франции в августе 1940 года, как только свастика взметнулась над Парижем. Листовки с призывом

* * *

«Мы все с генералом де Голлем» уже тогда, в наивысший пик победы нацизма в Европе, расклеивались в телефонных будках, в уборных, на немецких автомобилях, бросались в почтовые ящики. Именно тогда Б. Вильде и А. Левицкий задумали свой первый номер газеты «Национального комитета общественного спасения — Резистанс».

Она увидела свет 15 декабря 1940 года. Через четыре года детище Вильде–Левицкого, ставшее ведущей газетой Сопротивления, публикует статью «Интеллигенция — авангард «Резистанса»». Действительно, в эту группу, наподобие немецкой «Белой розы», входили университетская молодежь, ученые, музейные работники, а также крупные писатели: Жан Кассу, Клод Авелин и Пьер Абраам. Общепризнанным вождем этой группы был Борис Вильде, первым его заместителем — Анатолий Левицкий. Кроме печатной и устной пропаганды, которую они вели как в Париже, так и в провинции, Вильде проводил весьма сложную и опасную работу по переправке в неоккупированную зону, а оттуда на испанскую границу добровольцев в армию де Голля. В обвинительном акте Бориса Вильде упоминается еще одно его преступление — «шпионаж», что, по–видимому, относится к двум раздобытым им секретным документам: о строившемся подземном аэродроме и о базе подводных лодок в Сан–Назэре, о существовании которой Лондон узнал именно из этого источника. Многое в этом деле осталось загадочным и по сей день. Главных его героев, которые могли бы пролить свет, уже нет в живых. Известно лишь имя виновника разгрома группы Вильде, крупного немецкого агента, внедрившегося в Национальный комитет общественного спасения, замешанного и в других предательствах.

Личность же самого Вильде еще до войны была окутана некоторой таинственностью. В своих воспоминаниях Борис Сосинский пишет: «Борис Вильде шел среди людей, как завоеватель. Он появился в Париже откуда‑то из Прибалтики бесстрашным провинциальным русским мальчиком, полным романтических бредней о «подвигах и славе»; как сам Вильде пишет позднее в своих предсмертных тюремных записках, «жадным к жизни и счастливым, несмотря на нищету и мировую скорбь». Его светлые глаза смотрели на мир и людей открытым, полным беззаветной смелости взглядом. Однажды он сказал мне: «Я всегда живу так, как если бы завтра я должен был умереть». Но, может быть, еще больше, чем предсмертный дневник, самые поступки Вильде позволяют догадываться о содержании этой интуиции, приведшей его к высшей жертве. Подпольная жизнь была его родной стихией: собрания заговорщиков, хранение оружия, борьба со слежкой, вечная конспирация… Если бы не его порою ничем не оправданная любовь к риску, не азартная игра со смертью, он мог бы стать руководителем всего французского движения Сопротивления. Вильде и Левицкий посеяли зерна противостояния фашизму. Их журнал, их деятельность, суд над ними и, наконец, их героическая смерть повлияли на многих».

Известный публицист и историк эмиграции В. Варшавский приводит слова Вильде, которые тот пишет в тюрьме: «Я поклялся самому себе сделать из свой жизни игру — забавную, капризную, опасную и трудную…» И далее В. В. говорит: «Вильде не стал ни искателем приключений, ни ницшеанцем, ни новым Ставрогиным, хотя у него было достаточно для этого силы. Обладая ясным умом, огромной волей и железной выносливостью, всегда бесстрашно идя на риск, он мог добиться всего на любом общественном поприще. Он был щедро наделен для этого способностью подчинять людей своему влиянию, орудовать понятиями и словами и еще в большей степени «математическим разумом», необходимым для научных занятий. Учился он с необыкновенной легкостью. После пьяной бессонной ночи садился за научную книгу с головой совершенно ясной. Уже в тюрьме, в течение восьми недель, занимаясь по два, по три часа в день, он выучивает древнегреческий, достаточно, чтобы при помощи словаря разобрать любой текст. Мне пришлось слышать его доклады по самым разнообразным вопросам этнографии, антропологии, языковедения, социального и экономического строя различных исчезнувших и современных цивилизаций, и по тому, с каким вниманием и интересом его слушали седовласые специалисты, я мог судить, что его доклады были не только блестящи по построению и ясности изложения, но основанными на углубленном знании предмета. Вильде было совершенно чуждо самодовольство «умных людей», самоуверенно говорящих о чем угодно. Все мы чувствовали, встречаясь с ним, как под этой поверхностью «умного человека» скрывалось что‑то более глубокое — непосредственная, первородная интуиция жизни, неясная и загадочная. О своих талантах и многочисленных занятиях в разных областях он сам очень редко и очень скупо говорил. Однажды на мой вопрос, почему он занимается сразу столькими науками, он, усмехнувшись, ответил: «Единственная наука, меня интересующая, — это наука жизни». Это меня удивило. Я знал, что он не занимается школьной философией и никогда не участвовал в том беспардонном метафизическом остроумничанье, которое, с легкой руки «учеников» Мережковского, буйно цвело на нашем «Монпарнасе». Но, может быть, еще больше, чем предсмертный дневник, самые поступки Вильде позволяют догадываться о содержании интуиции, приведшей его к высшей жертве, вовсе не к ставрогинской, «так сказать, насмешливой» жизни, чего можно, казалось, было ждать от человека, бывшего в молодости, по его собственным словам, чудовищем».

Об этой жертве чаяла и Вики Оболенская, казнённая через гильотину в Германии, и мать Мария (Скобцова), сожженная в печах Равенсбрюка, и многие другие…