Читать интересную книгу Молот Тора - Уильям Дитрих

— Он не любит произносить речи, — склонив голову к соседке, прошептал один из министров бывшего кабинета.

— Отлично. Я как раз не люблю выслушивать длинные доклады, — шепнула она в ответ.

Поначалу я испытал разочарование. Во Франции Джефферсона славили почти так же, как Франклина, но я привык к бурной властности Наполеона. Мудрец из Монтичелло вдруг словно оробел перед публикой, он выглядел как неуверенный в своих знаниях школьник и говорил тихим и высоким, как у женщины, голосом. Я видел, как блестит от пота его лицо, льющиеся из окон солнечные лучи расцветили его инаугурацию контрастными мазками света и тени. Председатель федерального суда Джон Маршалл подал знак, и новый президент твердым, но тихим голосом начал произносить присягу.

— Почему он так тихо говорит? — спросил Бладхаммер, и его норвежский баритон прозвучал так выразительно, что на мгновение отвлек на себя внимание всех зрителей. Джефферсон, к счастью, ничего не заметил и продолжал свой монолог, который мы силились расслышать.

Газетные отчеты, как мы надеялись, восполнят ускользнувшие от нас слова, хотя услышанного вполне хватило, чтобы оценить блистательный ум этого просвещенного виргинца. После ожесточенной и непристойной предвыборной кампании он уверил собравшихся в том, что «все мы республиканцы, и все мы федералисты», и призвал к «мудрому и бережливому правлению», ориентированному на нужды американского народа, а не министерских ведомств. Федеральное правительство, по его мнению, следовало сократить, а военные силы направить на защиту гражданского населения. Наполеон посмеялся бы над такими предложениями, а я как раз начал понимать, насколько революционны по сути взгляды этого спокойного и уверенного политика.

Кровь американской Войны за независимость, заявил он, пролилась за свободу вероисповедания, свободу печати и право на справедливый и честный суд, а все эти понятия и составляли наше «политическое кредо». Речь Джефферсона произвела на меня столь большое впечатление, что мне стало стыдно за свое долгое пребывание во Франции. Ладно, теперь я наконец дома! И здесь у нас не будет никаких гильотин.

Неужели идею создания моей страны взрастили мрачные тамплиеры и скрытные франкмасоны? Являлся ли необычайный идеализм нашего молодого государства географической случайностью, или его своеобразная география действительно уходила корнями в скандинавскую историю? Я знал, что Джефферсон не был франкмасоном, не был даже христианином в традиционном смысле: он считался вольнодумствующим деистом, избранным благодаря тому, что большинство его земляков не ходили в церковь, несмотря на пуританские истоки нашего народа. В начале девятнадцатого века казалось очевидным, что религия не выдерживает натиска науки и здравого смысла и что через сотню лет от нее не останется и следа на земле. Так откуда же могли взяться следы древних тайн и языческих божеств в этом блестящем и новом американском мире? Или же просто Америка представляла собой такое место, где каждый человек, даже Магнус Бладхаммер, мог заявить о своих безумных теориях, размахивая почти пустой картой?

Окончание речи Джефферсона встретил вежливый, быстро стихший шум аплодисментов озадаченных слушателей.

— О чем он говорил? — шептали люди.

Но затем Маршалл провел церемонию принятия присяги. Новый президент спокойно вернулся в пансион Конрада и Макманна, где дождался наряду с остальными жильцами торжественного обеда. Он не спешил перебираться в оставленный Адамсом особняк президента и в течение двух недель проводил там нужные ему переделки.

* * *

По заведенной привычке, пока мы дожидались официальной аудиенции, я жил за счет скромной славы и искусства карточной игры, а моя общительность легко располагала ко мне людей благодаря рассказам о Египте и Иерусалиме — местах, которые мои слушатели не надеялись увидеть воочию. Я также приглядывался к потенциально опасным незнакомцам и прислушивался к людской молве. Как ни странно, но опасность, похоже, исчезла: вокруг нашей гостиницы не шныряли никакие подозрительные личности. Магнус увлеченно изучал тексты индейских легенд, занимался созданием списка снаряжения для нашей экспедиции на Запад и, будучи не таким доверчивым, как я, установил самодельные решетки на двери и окна нашего гостиничного номера.

— Может, нас напугали обычные грабители, — предположил я.

— Или они выжидают, желая выяснить, в какую сторону мы направимся.

Пока мой напарник занимался делами, я расхаживал с важным видом, подогревая интерес к собственной персоне рассказами о встречах с Бонапартом и Талейраном. Не раз вашингтонские девицы намекали, что готовы открыть мне свои сердца, если я испытываю склонность к постоянной и порядочной семейной жизни, но я предпочел ознакомиться с дарованиями шлюх, которые обслуживали Конгресс. Одна искательница приключений по имени Сюзанна рассказала мне, что прибыла в Вашингтон через неделю после клерков и на две недели раньше первых законодателей и уже успела понять, что впервые попала в такое прибыльное местечко.

— Деньжата у них тут в правительстве, похоже, не переводятся, — пояснила она, — и большинство клиентов не задерживаются у меня больше чем на полчаса.

Дельцы между тем пытались перетянуть меня на свою сторону.

— Ну что, Гейдж, жизнь-то проходит, верно? — пристал ко мне однажды банкир, назвавшийся Зебулоном Генри.

— Годы пока не обременяют меня.

— Но, по-моему, пора уж вам подумать и о будущем.

— О, поверьте, я только о нем и думаю.

— Тогда вам, как никому другому, следует воспользоваться преимуществами вложений.

— Каких еще вложений?

— Сложных! Если ваши вложения увеличиваются, то вы получаете не только вашу исходную сумму, но и проценты с нее. Тогда через пару-тройку десятков лет с вашими деньгами могут произойти настоящие чудеса.

— Двадцать или тридцать лет…

Это была почти непостижимая бездна времени.

— Допустим, вы устроитесь на службу в подобную моей фирму. Для начала бухгалтером, но с большой перспективой для человека вашего честолюбия и таланта. И скажем, к примеру, последуете моему совету и будете вкладывать десять процентов своего жалованья и не трогать этих вложений, скажем, до шестидесяти лет. К той поре с вашими скудными вложениями мы проведем некоторые арифметические действия. И окажется, что у вас накопилось изрядное состояние и вы сможете взять кредит, выделить вашей жене средства на домашнее хозяйство, пока ваши отпрыски не вырастут, чтобы вложить…

— У меня нет жены, — перебил я его.

— Не будем вдаваться в такие частности, — бросил он, продолжая строчить на листке какие-то цифры. — Вот, послушайте, Гейдж, даже при таком запоздалом начале, как у вас, — чем вы вообще занимались до сих пор? — вы сможете получить приличное состояние уже, скажем так… — он сосредоточенно подсчитал итог, — уже через тридцать с небольшим лет.

— Хорошенькая перспектива.

— Это потребует, разумеется, пунктуальности и бережливости. Никаких опрометчивых поступков. Выгодная женитьба, шестидневная рабочая неделя, деловые встречи по субботам, упорная учеба по вечерам… Мы можем выработать план, который подойдет даже такому недальновидному человеку, как вы. Тут вступает в силу магия сложных процентов, сэр. Магия сберегательных вкладов.

— Но они включают и работу, не так ли?

— Чертовски серьезную работу. Чертовски серьезную! Но хорошо сделанная работа приносит радость!

Я вежливо улыбнулся, изображая согласие.

— Для начала мне необходимо встретиться с президентом.

— С президентом! Замечательный человек! Замечательный. Но говорят, сам он в финансовом отношении не слишком благоразумен. В том смысле, что живет не по средствам. Ходят слухи, что в счет своего нового президентского жалованья он назаказывал старинных вещиц в Монтичелло, хотя пока не нашел твердого понимания у финансистов. Этот парень, как большинство виргинцев, постоянно залезает в долги. Постоянно, сэр!

— Надеюсь, он не захочет одолжить денег у меня.

— Попомните мой совет, Гейдж. Расскажите ему, как я помог вам. Я мог бы исправить положение и самого Джефферсона, уверяю вас. Бережливость и порядок! Это единственный секрет.

— Расскажу непременно, если наш разговор свернет в сторону денег.

— Вы понимаете, — просияв, воскликнул он, — как помогают друг другу высокопоставленные особы?

Конечно, я отлично понял, куда клонит Зебулон Генри… Но идея потратить отпущенную нам короткую жизнь на накопление сберегательного вклада не показалась мне заманчивой. По натуре я человек азартный, склонный к карточным играм и рискованным пари, да к тому же бродяга, восприимчивый к идеям разных мечтателей. Я полагаюсь на удачу и счастливый случай. Иначе зачем же еще я связался с одержимым Бладхаммером? И почему же еще судьба столкнула меня с Наполеоном?