Глава 16
Здание Минского драматического театра было окружено густой цепью солдат Белорусской Краевой обороны. Немало было и немецких военных. Они тщательно проверяли документы у разномастно одетых людей в штатском, которые по одному проходили в здание театра. На 8 часов 10 минут было назначено открытие 2-го Всебелорусского конгресса.
На фоне стремительного наступления Красной Армии — операция «Багратион» была в самом разгаре, — происходящее казалось театром абсурда. Тем не менее «конгрессмены» всерьез играли в «государственную деятельность». То, что наряду с бело-красно-белыми флагами здание театра украшали флаги со свастикой, их нисколько не смущало.
В зале театра собралось более тысячи делегатов. Правда, назвать их делегатами можно было только с большой натяжкой, так как никто их никуда не выбирал. Это были призванные играть роль «народных представителей» местные функционеры многочисленных белорусских организаций, полностью подконтрольных немцам. Больше всего в зале было учителей — 276 человек, потом шли крестьяне, служащие и рабочие.
На трибуну поднялся невысокий человек лет шестидесяти, одетый в штатский костюм. На лацкане был значок цветов белорусского национального флага. Это был президент Белорусской Центральной рады Радослав Островский — глава марионеточного белорусского «правительства».
— Граждане! — торжественно объявил он. — Второй Всебелорусский конгресс объявляется открытым. Поздравляю вас, делегаты и делегатки, как представителей белорусского народа, который собрался тут, в столице Белоруссии, для решения важных проблем будущего нашего народа и нашей Родины.
Зал зааплодировал. Президентом конгресса избрали Ефима Кипеля, в общей сложности двенадцать лет отбывшего в советских ссылках и лагерях.
— Мы собрались в чрезвычайно важный исторический момент, — заговорил он, взойдя на трибуну. — Во всем мире идет война, решается судьба народов на долгие годы. Беларусь теперь не может оставаться бездеятельной. Мы должны сами взяться за строительство своего будущего. От нашего имени позволяют себе говорить кремлевские заправилы, которые назначают опекунов, уже готовящих виселицы нашему народу. На наши земли претендуют польские паны. И вот поэтому в этот момент мы должны сказать всему миру — кто мы и чего мы хотим…
За кулисами речь Кипеля слушали двое немецких офицеров. Один из них наклонился к другому и спросил на ухо:
— Какие польские паны претендуют на их земли? Что он несет? Поляки и пикнуть сейчас не смеют!
— Пусть болтает, — успокоительно кивнул другой. — Главное, чтобы не выступал против нас.
Но выступать против немцев ораторы явно не собирались. Более того, вскоре была оглашена приветственная телеграмма конгрессу от Курта фон Готтберга. «Поздравляю 2-й Всебелорусский конгресс, — говорилось в ней, — и верю, что белорусский народ решительно, вместе с немецким народом, будет сражаться против большевистской опасности за освобождение Европы и что для этой цели он отдаст все свои силы».
В кулуарах съезда велись и другие разговоры.
— Все это, конечно, чудесно, — покачал головой делегат, представлявший белорусов Смоленской области. — Но вот сюда я еще приехал, а как обратно?.. Красные уже заняли Витебск! У меня складывается впечатление, что устроители конгресса играют в какие-то свои, причем не очень серьезные игры. О какой независимости можно рассуждать всерьез, когда большевистские танки через неделю будут у стен этого театра?
Собеседники депутата, дымя немецкими сигаретами, покосились в окно и дружно вздохнули. Никого из них такая перспектива не радовала.
— Ну, на месте спадара я бы не стал преуменьшать мощь германской военной силы, — возразил другой «народный избранник». — Большевики еще сломают себе шею под Минском, вот увидите!
— А я бы на месте спадара не стал бы преуменьшать мощь красной военной силы! — огрызнулся представитель Смоленщины. — Неужели неясно, что прикрывать свой отход немцы будут за счет сынов белорусского народа — вот этих хлопцев из Краевой обороны?! — Депутат ткнул пальцем в солдат оцепления. — Это их кинут с ржавыми итальянскими винтовками под красные танки, в то время как все эти Островские будут хлестать коньяк в салон-вагоне, увозящем их в Берлин!
Один из депутатов демонстративно отвернулся от смоленского коллеги:
— Спадар рассуждает как типичный русофил, наслушавшийся сталинской пропаганды!
— Увы, я рассуждаю как истинный патриот белорусского народа, а не как германский прихвостень!
— На этом конгрессе решаются судьбы нации, а вы…
— На этом конгрессе его верхушка из последних сил пытается доказать свою нужность, чтобы фрицы вывезли ее с собой в Европу, а не оставили Сталину! На судьбы нации ей плевать!.. Всю нацию в Европу не вывезешь, белорусам придется жить здесь и дальше…
Депутаты замахали руками.
— Тише, тише! Сюда могут войти немцы!..
Слушавший этот разговор Алесь Латушка погасил сигарету и, слегка улыбнувшись, направился к выходу. «Сегодня 27-е, — думал он. — Скорее всего, англичане уже здесь. И следовательно, до дня провозглашения независимости Беларуси — настоящей, подлинной независимости, а не такой, о которой идет речь на конгрессе, — осталось меньше недели… Меньше, чем через неделю можно будет послать немцев ко всем чертям!». Эта перспектива заставила мужчину широко улыбнуться помимо воли.
— У спадара Латушки доброе настроение, как я вижу? — улыбнулся ему начальник штаба Белорусской Краевой обороны майор Кушель, попавшийся навстречу.
— Доброе, — слегка помедлив, отозвался тот, кого назвали Латушкой. — Не скрою — очень доброе. День-то какой!
Глава 17
Задержавший Джима Кэббота германский патруль доставил раненого англичанина не в Заславль, а в Минск. Это объяснялось тем, что всех вражеских парашютистов было приказано сразу передавать IV отделу СД и полиции безопасности. Дауманн «разминулся» с пленным десантником буквально на пять минут.
Выслушав доклад пехотного лейтенанта, Хойзер поблагодарил его за отличную службу и приказал оставить наедине с раненым. Это был здоровенного роста парень, обладатель довольно выразительной внешности. Его левая рука была прострелена в двух местах во время преследования. Приглядевшись, Хойзер увидел на кисти старую, потертую татуировку в виде какой-то птицы.
Пользуясь бессознательным состоянием раненого, оберштурмфюрер умело обыскал его. Ни одна деталь даже не намекала на национальную принадлежность парашютиста. Все, от формы одежды до документов и оружия, было стопроцентно немецким. Судя по удостоверению, парашютиста звали Эрих Таубе.