Читать интересную книгу АдрастеЯ. Или Новый поход эпигонов - Иван Плахов

– А почему со свечками-то? – иронично протянул Гера, нервно затягиваясь сигареткой.

– Для романтики, черт побери. Сами же сказали – ритуальное убийство. Значит, никакого света, возбуждающая ритмичная музыка, до этого – всеобщий свальный грех, а затем – кульминация: убийство самой красивой и желанной для всех на алтаре, в центре комнаты. И главное – бабу должна баба убивать.

– А это-то зачем? – удивился Дима.

– А символично, старик, очень символично! Красота гибнет от красоты. Этакий последний день Помпеи: красивые люди, гибнущие в прекрасном блеске разбушевавшейся стихии. Блин, ребята, да это уже Брюллов: мягкий свет колеблется, прекрасное голое женское тело, кровь, цветы, печальная музыка… Супер.

– И каждый потом кровь убитой пьет! Чтоб как причастие, как круговая порука! – выдохнул возбужденный Дима и без спросу отхлебнул половину из Бориного стакана.

– Кровь? – протянул Гера и, перекинув ногу на ногу, сладко потянулся. – Ну, я даже не знаю. А это гигиенично? А то заразимся чем-нибудь…

– Да чем заразимся, Гера, чем заразимся? Это же самый кайф, понимаешь – еще теплую, как вино. Это – это настолько кощунственно и противоестественно, что если попробуешь, то продолжишь – снова и снова. Хотя бы чтоб доказать себе, что ты не слабак, что ты можешь это сделать снова, – горячо заговорил Дима. – Это как один раз ширнуться и глюки испытать, от которых тебе еще никогда так приятно не было. Да ты потом отца с матерью укокошишь, лишь бы снова «там» побывать, – протянул неожиданно медленно Дима и показал куда-то в сторону.

Зрачки его вдруг настолько расширились, что почти слились с контуром радужки, отчего Димин взгляд стал инфернальным, нечеловеческим. По всей видимости, Борин коктейль подействовало на Диму так сильно, что он начал отключаться от реальности и впадать в наркотическую кому. Но Боб и Гера, будто не замечая того, продолжили обстоятельно и с интересом обсуждать пикантную эстетику убийства.

– Нет, правда, в этом что-то положительное есть, – убежденно сказал Боря. – Ты знаешь, Гера, я уверен, дело выгорит. Денег загребем. Мы ведь станем продавать иллюзию убийства. Они, правда, не сами будут его совершать, зато во всем соучаствовать. А иллюзии – это самое выгодное, это всегда востребовано. Затем, соответственно, цепь раскаяния в совершённом, страх, паника – в своем роде наркотическая ломка, а потом опять порция адреналина в крови и всё по новой. А пятна крови – это как сильная эмоционально-вкусовая связка, на уровне синдрома Павловского рефлекса. Порезал, к примеру, палец и его облизал, прикусил язык или зуб, или десна заболела и во рту вкус крови – и тут же накатит воспоминание и желание снова испытать вседозволенности и остаться безнаказанным. Нет, я думаю, что кровь нужна.

– Ну раз вы так оба настаиваете, да еще меня и какой-то психологией педерастов и неврастеников грузите, пусть. Я почти убежден, что работать мы будем с одними душевнобольными. Их теперь так много, что даже можно выбирать. Как-никак рынок, теперь во всем рыночные отношения, – подытожил Гера и, налив себе рюмку коньяку, чокнулся и выпил с Борей за успех нового совместного предприятия.

26

Большинство фанатично, безоглядно верующих людей, живущих по заповедям и неписанным законам церкви, похожи на тех, кто страстно хочет жить и страшно этого боится. Жить по-настоящему, вдыхая полной грудью, безоглядно поступая по велениям души и совести – это для них великое искушение, камень преткновения в повседневной жизни.

Все они будто неуклюжие птенцы-переростки, которые давно оперились, но не летают. Они сидят в неудобных, случайных позах на краю жизни, застигнутые врасплох судьбой, и боятся сделать шаг вперед, в бездну неизвестности, в неясное марево будущего. А крыльями-страстями машут, только чтобы удержаться на том же месте и в той же позе. Страдают и осуждают тех, кто набрался мужества и сделал шаг в неизвестность, оторвавшись от узкой полоски здравого смысла простецов, мерят счастье степенью бестревожности, а точнее – скуки собственной души. Лишь тот, кто набрался смелости и полетел, преодолев страх перед жизнью и умело используя свои крылья – страсть к наслаждению и удовольствиям плоти, – научился полностью жить и наслаждаться свободой, единственным Божьим даром. Для того человек и приходит в этот мир, мир Адрастеи, пажити которой доступны только тому, кто их возделывает.

Пока ты молод, пока умеешь и можешь жить – живи и бери от жизни всё. Не стоит слушать тех, кто страхом загнал себя в угол и сидит там, вцепившись в убогую философию простецов. Они ненавидят чужой успех. Не знают, что это – жить всласть, полной грудью вдыхая воздух молодости и телесного веселья.

Почему простецы успешны? Потому лишь, что те, кто ранее отвергал их взгляды на жизнь, предпочитая не рассуждать, а действовать, рано или поздно стареют и перестают летать. Они поневоле превращаются в неуклюжих птиц, которые жмутся по обочинам здравого смысла вокруг жизни, где их всё это время дожидались трусливые современники. Те, кто раньше летал, доживают свой срок с теми, кто их осуждал и клеймил, кто безвылазно сидел на краю жизни. Те, кто раньше летал, не могут жить, как прежде или сразу умереть. И они коротают оставшееся время с простецами, клеймя скоротечность жизни, которая всегда неизбежно приводит лишь к одному – к смерти.

Дмитрий Сергеевич Егоров, слесарь районного ДЭЗа, был простецом. Всю жизнь он провел в ожидании жизни, так никогда и не позволив себе по-настоящему, на широкую ногу, без оглядки пожить, всё время боялся согрешить и прогневать Бога своей гордыней.

Он соблюдал все посты, великие и малые, говел по средам и пятницам, исповедовался в неиссякаемых духовных грехах отцу-настоятелю N-ского храма в К-ках – но при этом любил выпить водки по поводу и без, называл жену дурой и часто бивал, да так сильно, что порой Прасковье Федоровне, его супруге, приходилось брать больничный на неделю-другую: иногда после мужниных «епитимий» она просто не могла ходить.

Из-за тяжелой руки Егорова детей у них не было. В первый же год супружеской жизни подвыпивший Дмитрий Сергеевич избил беременную жену. У нее случился выкидыш с обильным кровотечением, который привел к бесплодию. Супруг каялся в совершённом своему духовнику, молодому попу, только что назначенному после N-ской семинарии в N-ский приход, отцу Анатолию. Тот наложил на Егорова полугодовую епитимью в виде ежедневных двухчасовых молитв на коленях перед образом Почаевской Божьей матери, и на этом грех перед Богом был ему «прощен».

Егоров снова начал пить, как и раньше, жену снова называл дурой и попрекал, что по ее вине их семья бездетна. Всегда молчаливая и внешне бесстрастная Прасковья, работавшая уборщицей в школе на две ставки, покорно сносила побои и упреки мужа. В этом она видела свое женское предназначение: во всем потакать мужу, ведь он глава семьи, кормилец и ее заступник перед Богом и людьми.

Только один раз, на майские праздники, накануне Пасхи, когда муж ее особенно сильно избил, Прасковья пожаловалась на Егорова своему духовнику, всё тому же отцу Анатолию.

Отец Анатолий выслушал ее не без интереса, но неожиданно осудил ее поведение как греховное, мол, нельзя ябедничать на супруга, и не допустил Прасковью к пасхальному причастию. Та проплакала всю ночь, горько переживая обидную несправедливость. Наутро успокоилась, а во время утренней молитвы на нее снизошло внутреннее озарение. Прасковья поняла, что ее страдания очищают не только ее саму, но и весь окружающий мир, что она просто обязана ни в чем не перечить мужу и смиренно принимать и исполнять все его причуды. Курица не птица, баба не человек, она лишь мужнина собственность, его раба навеки, призванная в этом мире смирением спасти его душу, а через это заодно и свою.

По утрам, когда муж уходил на работу, она отмаливала свои и его грехи, в то время как Дмитрий Сергеевич, отчаянно матерясь, решал с приятелями проблему утреннего похмелья и распределения нарядов на своем участке вместе с главным инженером ДЭЗа.

Так было и сегодня, с той лишь разницей, что еще с вечера главный инженер велел Дмитрию Сергеевичу с утра, до начала утренней планерки, заглянуть в подвал дома №66, корпус 6, и проверить, открыты ли вентили горячей воды. Жители дома уже несколько дней жаловались, что у них в кранах не хватает напора.

Отомкнув ключом низкую, обитую мятым железом дверь подвала, Егоров вначале не заметил ничего необычного. Повернул заглушки, которые почему-то были наполовину закрыты, и только на обратном пути, пробираясь между хитросплетениями труб и жестяных коробов воздуховодов, увидел, что на полу смутно белеет неясный силуэт голого человеческого тела.

Подойдя поближе к телу – из тревоги, что в подвал пробрались бродяги, устроили ночлежку и сейчас он наверняка застукает одного из них, – Егоров к своему ужасу обнаружил нечто прямо противоположное: обезглавленное женское тело. Оно лежало на полу, широко раскинув руки и ноги, черной дырой зиял вспоротый живот, а вокруг валялись куски то ли кишок, то ли внутренностей.