там? — шипит от боли Стеф, не замечая моего плотоядного взгляда.
— Какой ударила? — спрашиваю, а у самого голос проседает.
— Мизинчик, — шмыгает носиком.
Да, вижу я ее мизинчик. Покраснел слегка.
— Пошевели.
Стеф послушно двигает пальчиками.
— Так болит?
Щупаю.
— Нет…
— А так?
Надавливаю.
— Н-нет…
— А вот так?
— Ой-ой-ой… болит!
— Тш-ш-ш, — я успокаивающим жестом поглаживаю ее пальчики. Массирую подушечки, поглаживая костяшками впадинку. Нерасторопная моя. Все куда-то бежит, торопится. Совсем себя и свои очаровательные части тела не бережет.
— Ушибла, — говорю. — Перелома нет.
— Уф-ф-ф, теперь болеть будет…
Я улыбаюсь одними губами. Глазами я ее уже раздел и съел!
Тяну ее ступню к себе и касаюсь поцелуем ушибленного мизинчика.
Стеф, обалдев, дергается и пытается вырвать из моих рук ножку.
Я держу крепко. Одной за щиколотку, второй за икру. Тяну к себе ближе.
Стеф пищит:
— Ты с ума сошел?!
— Помнишь, как в детстве говорили? Если поцеловать место ушиба, то быстрей заживет.
— Я не уверена, что это работает! Лучше приложи что-нибудь холодное…
— Здесь я доктор, мне решать. Пациентам право голоса не давали.
— Странные у вас методы, доктор, — фыркает Ростовцева. — Я вам не доверяю. Отдай! — еще раз дергает ногой.
Я не отпускаю.
— А так? — повторяю свои манипуляции, целуя мизинчик. — Доверяешь?
Девчонка поджимает губы и замирает.
— Или вот так? — уделяю внимание каждому аккуратному пальчику по отдельности.
Карамелька вздрагивает, ее грудь под халатом начинает вздыматься все чаще и чаще. Я чувствую ее возбуждение. Она дрожит. Блть, еще чуть-чуть, и я “разряжусь” прямо в штаны! Член уже гудит, натягиваясь до предела. Хочется его поправить, а лучше сжать и не своей рукой. Я гребаный мазохист. Надо бы остановиться, но я продолжаю, спрашивая:
— Теперь не болит?
Карамелька машет головой.
— Н-нет…
Я, не удержавшись, улыбаюсь и прикусываю большой пальчик, касаясь подушечки языком. Попалась:
— Все еще не доверяешь моим методам?
Зрачки Стеф расширяются, губки разъезжаются, складываясь в букву “о”. И это очаровательно! Кажется, я нашел, где у нее тумблер «выключения» злости, воли и агрессии. Она смотрит на меня, и ее все сильнее начинает бить дрожь.
Интересно, Стеф боится меня или реакции собственного тела, которое снова моментально вспыхивает и оживает под моими прикосновениями? Огромные мурашки набегают на ее кожу. Щечки раскраснелись. Глаза большие и дикие. В этот момент она выглядит потрясающе! Такой я ее и запомнил в ту огненную ночь. Возбужденную, доверчивую, горячую. Всю мою…
— Ну как? — шепчу. — Прошел мизинчик, Карамелька?
Глава 14. Что мы наделали?
Стеф
Я киваю.
Отупевшая, зачарованная, безмозглая, я просто киваю и не делаю никакой попытки прекратить это безобразное лапание. Вопиющие проникновение в личное пространство.
Еще чуть-чуть…
Еще секундочку, и я обязательно его остановлю!
Вот сейчас…
Почти…
Но секундочки проходят. Утекают, как сквозь пальцы вода. А вместе с ними и моей силы воли становится все меньше. Разум сопротивляется и требует убрать с себя руки Нагорного. Тело и сердце поплыли, разомлели и хотят еще. Больше, дольше, откровенней.
Сережа ведет ладонью вверх по моей ноге. Поглаживает щиколотку, массирует икры, щекочет впадинку под коленкой. Там, где только что была его ладонь, следуют горячие губы. Он смотрит пристально. Не сводит с меня глаз. Наблюдает за моей реакцией и целует.
Целует, целует, целует…
Медленно, не торопясь.
Где-то кусает, где-то проходит языком…
У меня перед глазами плывет номер.
Я кусаю губы, сдерживая неприличные звуки, рвущиеся из груди. Все чувства обострились, сосредоточившись на приятных телу движениях мужских рук. Грудь набухает и тянет от возбуждения. Соскам неприятно от соприкосновения с мягкой тканью халата. Томительная и сладкая боль, которую с трудом удалось унять этой ночью, радостно выползает из потайных уголков, сосредотачиваясь между ног. Там уже мокро и вожделеет продолжения. Желание разгорается с новой силой, в надежде хоть сегодня получить выход.
Я дергаюсь. Пальцы Нагорного оказываются на внутренней стороне моего бедра. Моя ступня с «подбитым» мизинчиком упирается ему чуть ниже живота. Он хочет. Я чувствую! И я должна немедленно его остановить…
Но мы замираем.
— Так не больно, Карамелька? — хриплый шепот убивает.
Больно! Теперь во всем теле больно! Умоляю, остановись. Хватит так на меня смотреть и так меня трогать. Нельзя!
Хочется это прокричать. Встать, оттолкнуть, убежать, спрятаться хочется! Но не можется…
Сережа встает перед кроватью на колени и тянет меня за ноги. На себя. Резко, рывком меняет мое положение, заставляя опереться на локти и развалиться на матрасе. Нагорный оказывается у меня между ног, закидывал мои ступни себе на плечи. Ныряет пальцами под резинку моих трусиков и тянет:
— Прекрати! — брыкаюсь я. — Перестань. Не надо… Что ты творишь?!
Господи, нет!
Он что, правда собрался…
— Я буду кричать! — предупреждаю.
Нагорный смеется:
— Кричи. Не сдерживай себя, Карамелька.
Ненормальный! Сумасшедший!
А я? Я ничем не лучше!
Он стягивает и отшвыривает мое нижнее белье куда-то в сторону. Я делаю последнюю вялую попытку скинуть с себя руки Сережи.
Он держит крепко. Задирает мой халат до талии и обхватывает руками меня за бедра, оголяя для себя все, что ниже пупка. Я чувствую его горячее дыхание у себя между ног. Оно щекочет. Разгоняет микротоки. Я зажмуриваюсь.
— Остановись…
Прошу в последний раз. Но звучит это ужасно жалко! И больше похоже на «продолжай». С придыханием и мольбой. Он, конечно, и не думает тормозить.
Я полулежу на кровати. Почти голая. Сильно возбужденная. И совершенно безвольная! Комкаю простыни, впиваясь ногтями. Мои ноги на плечах у Нагорного. Его голова у меня между ног, а его губы….
Мамочки-и-и!
Я вскрикиваю и задыхаюсь! Сережа касается языком влажных складочек. Перед глазами пляшут звезды. Я истошно хватаю ртом воздух. Он делает это снова…
Зря я вернулась!
Зря, зря я вернулась!
Надо было на вокзале ночевать. Это лучше, чем… лучше…
Правда “лучше”, Ростовцева? С тобой в жизни хоть раз вообще творили языком что-то “лучше”, чем сейчас?
Нет!
Нагорный ласкает языком бугорок. Перекатывет, посасывает, целует, лижет и творит еще более невообразимые вещи. То медленно и нежно, то быстро и грубо. Это так приятно. Сумасшедше, космически. Мне не должно быть так хорошо, но я ничего не могу с собой поделать.
Я сжимаю губы, заглушая стоны. Жмурюсь, упираясь затылком в диванную подушку. Я ненавижу себя за свою мягкотелость! Но подаюсь всем телом вперед, когда его язык проникает внутрь. Отвечаю на каждое движение своим. Цепляюсь пальцами за волосы Сережи. Сгораю в его руках.
Когда я превратилась в такую безвольную куклу? Когда я потеряла себя настолько, что позволяю делать со мной такое