улыбка с губ Баи исчезает, но поздно уже.
— Есть у песен твоих один преданный слушатель, — задумчиво произносит Лесьяра, и Бая взгляд в сторону отводит. — Нет, Бая, что ты застеснялась? Все дети мои уже высказались, одна ты глазами только разговариваешь, и то — не со мной. Как ты думаешь — есть смысл в его словах?
— Не мне это… — начинает было Бая.
— Если я говорю, что тебе — значит, тебе, — обрывает её Лесьяра. — Если привела ты его сюда, на границу пустила, гостем назвала да пояс обережный дала, то посчитала ты, видимо, что имеешь на это право — тогда почему от права высказаться отказываешься?
Поднимает Бая взгляд на Лесьяру, и прежняя неуверенность как по щелчку из него испаряется. Холодными глаза Баи становятся, вполне могут в этом с материнскими посоревноваться, и чеканит Бая твёрдо и кратко, без тени смущения:
— Хорошо, Лесьяра, высказываюсь: да.
— Что — «да»? — поднимает брови Лесьяра.
— На вопрос это твой ответ, — отвечает Бая спокойно. — Да, я вижу смысл в его словах. Если бы не видела — действительно, не привела бы его сюда. Две души — это хорошо, но нельзя одними расчётами всё измерять — если птица без одного крыла рождается, ужели от этого мы птицей её называть перестанем?
— Мы-то не перестанем, — замечает парень. — Да только птицы сами споро её из гнезда выбросят.
— А матери нерадивые в голодный год детей своих болезных под кусты лесные бросают, — пожимает плечами Бая. — И всегда мы были теми, кто к себе их забирает — или ты предлагаешь на птиц равняться?
— Веш с двумя душами родился, — вскидывается парень вдруг, будто по больному Бая его задела. — И Вешу я действительно помог, на последних вздохах его поймал, а не в добром здравии в лесу с ним трепаться нач…
— А что — коли с одной бы он родился, так под кустом бы его и оставил?
— О Веше я не спрашивала, — прерывает их перебранку Лесьяра. — А о Вране из Сухолесья — спрашивала.
— И дала я свой ответ о Вране, — говорит Бая. — Таково мнение моё.
Не знает Вран никакого «Веша» — и никто в деревне его такими делами ужасными не промышляет, никто детей лесу не подкидывает, но понимает Вран одно: есть, есть у лютов уже один человек, хоть с одной, хоть с двумя, хоть с тремя душами — а, значит, и у Врана надежда есть. Пусть и призрачная.
Усмехается Лесьяра уже открыто, с Врана на Баю взгляд переводит — и говорит наконец с мнимой задумчивостью:
— Итак, птицу без крыла моя дочь старшая приголубить хочет. Что ж — одно крыло лучше, чем совсем без крыльев. Кто я такая, чтобы на муки вечные волка, в теле человека запертого, обрекать?
— Значит… — выдыхает Вран.
— …но позволю я себе волку нашему самоназванному последнюю проверку устроить, — продолжает Лесьяра невозмутимо. — Душа волчья ошибаться не может, а вот человеческая легко себя из-за заблуждений собственных волком окрестить может. Если тот ты, за кого себя выдаёшь, то без труда вторую мою проверку пройдёшь. Ночь с Морой ты провёл с горем пополам, показал, что слушать наказы чужие умеешь — но не только бездействием, но и делом надо природу свою доказывать. Есть у нас в лесу подопечная одна, сын мой который год уже с ней возится, да никак успеха добиться не может. Зимой она в один и тот же месяц из воды выходит, хотя до первой оттепели спать должна, покоя ни себе, ни другим не даёт, за много вёрст от своего пристанища бродит, людей во всей округе мучает. Не хочет она ни с кем из нас разговаривать, ни историю свою не рассказывает, ни помощи никакой не принимает. Может, потому это, что половинчатые мы, пугают её души наши человеческие? С волком настоящим, волком от рождения должна она сразу общий язык найти — уверена я, что со многими зверями лесными и болотными она горем своим делится, а до нас это горе не доходит. Даю я тебе задание, Вран из Сухолесья…
— Нет! — внезапно резко её Бая прерывает, вмиг в лице меняясь.
И чуть ли не ужас на лице её появляется; ужас, а с ним вместе — возмущение, такое гневное и неподдельное, будто на смерть Врана верную посылают, нет — послали уже, и нет у него пути обратно.
— Вот это веселье будет, — тянет её сестра, тоже, как Лесьяра, усмехаясь.
А вот парень не усмехается почему-то — и таким же напряжённым, как Бая, становится.
— Лесьяра, всё-таки не лучшая это идея — мальчишку деревенского к русалке озлобленной посыл… — пытается было возразить он к удивлению Врана.
Лесьяра властно поднимает руку.
— Не мальчишку деревенского посылаю я, а волка, в теле этого мальчишки родившегося, — спокойно говорит она. — По крайней мере, так мне представились — с этим и дочь моя старшая согласилась. Разве тронет одно дитя лесное второе? Раз уж нас она не трогает, наполовину с людьми смешанных, то и волка настоящего в помине не коснётся. Покажи мне, Вран из Сухолесья, что не пусты слова твои — и сразу Враном из Белых болот станешь.
«Вран из Белых болот»?.. Вран понятия не имеет, что такое эти «Белые болота», но звучит как-то… не очень впечатляюще. Гораздо хуже, чем «Вран из Сухолесья».
Но выбирать Врану не приходится.
— Не будет он ничего… — сердито начинает Бая.
— Буду, — быстро говорит Вран. — Русалку вам нужно успокоить, обратно под воду загнать? Успокою. Загоню. Коли сразу примете меня после этого — хоть с десятью русалками вам помогу. Знаю я, как с ними обращаться, есть у меня опыт небольшой.
…нет, не знает. Нет, не было у него никакого опыта — ни большого, ни маленького. Он что, сумасшедший — с русалками водиться? От русалок бежать принято, как только хоть намёк на них увидишь, а не метания их разгадывать да по душам с ними беседовать. Догадывается Вран, на что Лесьяра рассчитывает: что струсит он, спорить с ней станет, от задания её отказываться, за более выгодное торговаться. Вран бы, может, и попробовал — если бы так много на кону не стояло.
— Да нельзя… — вновь парень голубоглазый возразить тщится.
— Позволь мне, Сивер, решать, что мне можно, а что нельзя, — холодно Лесьяра говорит. — Ты всё правильно понял, Вран — именно этого я от тебя и хочу. Коли поможет тебе душа твоя волчья русалке этой покой хотя бы зимой обрести, ни слова тебе больше против не скажу — признаю душу