Читать интересную книгу Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Александр Арсаньев

Через полчаса нас было уже четверо. Двое красавцев-мужчин и мы с Шурочкой. Весьма симпатичная и приятная всех отношениях компания, способная вызвать какие-то сомнения разве что у патологически подозрительного субъекта.

А когда Шурочка принялась обучать Дюма своему коронному цыганскому романсу, поездка наша и вовсе приобрела характер легкомысленного и даже не слишком приличного пикника, во всяком случае встречные богомолки при нашем появлении крестились, а одна из них даже плюнула нам вслед.

Впрочем, дорога наша была весьма недолгой, поскольку монастырь, в котором нашла покой душа Лобановской родственницы, находился всего в нескольких верстах от Саратова. И уже через пару часов зоркий Петр Анатольевич оповестил нас о появившихся на линии горизонта позолоченных куполах.

* * *

О нашем приезде в монастыре уже было известно. Видимо, Павел Игнатьевич послал туда своего курьера, во всяком случае, нас встретили у ворот, как самых почетных гостей, и одна из монашек заговорила с нами на таком безупречном французском, что у Дюма увлажнились глаза, и он по-отцовски нежно ее облобызал.

Потом нас повели в трапезную, где усадили за стол. И то ли в этом монастыре устав предполагал внешний ценз, то ли по другой причине, но монашки были как на подбор – одна другой краше. На что не уставал обращать наше внимание непривычный к российскому изобилию иностранец.

Угостившись сладким монастырским вином, он неожиданно заявил, что во всем Париже не видел столько красивых женщин, и думаю – не сильно преувеличил. Но при всем том вел себя чрезвычайно учтиво и к концу трапезы пожертвовал на нужды монастыря довольно крупную сумму серебром.

Тем временем я внимательно вглядывалась в лица прислуживающих нам монашек, пытаясь отыскать среди них родственницу Лобанова. Трапеза подходила к концу, а я так и не остановила свой выбор ни на одной из них. Отчаявшись, я попыталась прибегнуть к помощи одной из приглянувшихся мне сестер, но она лишь улыбнулась в ответ:

– У нас здесь нет фамилий, мы зовем друг друга по именам.

– Но это моя родственница… – смущенно добавила я, вынужденная лукавить в святом месте.

– Мать-настоятельница знает, спросите у нее, – доброжелательно посоветовала мне совсем еще молоденькая послушница, с любопытством прислушавшаяся к нашему разговору, и пожиравшая глазами Дюма.

– Спасибо, милая, – поблагодарила я ее.

– А это тот самый Дюма? – набравшись смелости, неожиданно спросила она меня.

– Тот самый, – ответила я, – а ты читала его книги?

– Нет, – смутилась она, но я ей не поверила. Должно быть, она первый год жила в этой обители, а в миру была обычной гимназисткой, смешливой и кокетливой.

«Что привело ее сюда, такую молоденькую?» – подумала я, – За каждой из них своя история, иной раз весьма непростая. – Но спросить не решилась. И так на наш разговор уже обратили внимание. И насколько я поняла, отнеслись к нему неодобрительно.

Одна из монашек подошла к моей начитанной собеседнице и что-то шепнула ей на ухо. Та смутилась и, не попрощавшись со мной, покинула трапезную.

Через некоторое время нам сообщили, что нас готова принять настоятельница, и я шепнула Дюма, что это наш единственный шанс отыскать Лобанову. Он кивнул мне в ответ, и перекрестившись, встал из-за стола.

Настоятельница встретила нас на выходе из трапезной и пригласила к себе. Пройдя через несколько длинных коридоров, мы добрались до места. Нас усадили на лавку, поставив перед нами вазочки с монастырским лакомством – орешками и изюмом и принесли большой серебряный самовар.

Настоятельница поблагодарила Дюма за щедрое подношение и завела неторопливый разговор.

Оглянувшись по сторонам, я поняла, что по дороге мы потеряли Шурочку. Я и не заметила, когда это произошло, и поинтересовалась ее судьбой у Петра Анатольевича, на что он нахмурился и приложил палец к губам, после чего с самым невинным видом задал какой-то вопрос настоятельнице. А через несколько минут Шурочка и сама появилась в дверях и, поклонившись, настоятельнице, присела рядом со мной.

Мне не терпелось узнать, где она была, и Шурочка, зная меня как облупленную, опередила мой вопрос кивком головы, и я поняла, что ей удалось что-то разузнать.

Дюма меж тем вел весьма оживленную беседу с настоятельницей, сумев расположить ее к себе, и она самым обстоятельным образом отвечала на все его вопросы.

– Простите, пожалуйста, мне что-то нехорошо, – не удовлетворившись таким положением, пожаловалась я настоятельнице тихим голосом, – если позволите, я выйду на свежий воздух. Шурочка, проводи меня, пожалуйста.

Мы вышли с ней на монастырский двор, где я тут же засыпала ее вопросами.

– За столом Петр Анатольевич объяснил мне цель нашего приезда и попросил разыскать эту женщину…

– И тебе это удалось? – перебила я подругу.

– Да, но ее сейчас нет в монастыре.

– А где же она?

– Не знаю. Насколько я поняла, поехала в Саратов по каким-то монастырским делам. И знаешь… – Шурочка оглянулась по сторонам и, убедившись, что нас никто не слышит, продолжила, – мне показалось, что говорить о ней сестры боятся.

– Боятся? – переспросила я.

– Не знаю, мне так показалось. Они все время оглядывались, когда говорили со мной. Хотя до того, как я назвала ее имя, были совершенно спокойны.

– Ты говоришь «боятся», ты что – говорила с несколькими монахинями?

– Да, с двумя, мне хотелось сравнить их показания.

Я невольно улыбнулась и подумала: «Ай да Шурочка, ай да молодец, между делом чуть ли не очную ставку провела.»

– Ну и что, их «показания» совпадают?

– Не совсем. И это тоже показалось мне странным.

– И в чем же разница?

– Первая сказала, что она уехала вчера, а вторая – что неделю назад.

– Неделю?

– Да, и неизвестно когда вернется.

– И здесь странности… – сорвалось у меня с языка.

– Что? – не поняла Шурочка, но в этот момент наши мужчины вышли во двор, и мы поспешили к ним навстречу.

– Ну, как? – спросила я Дюма.

– Не здесь, – ответил он шепотом и глазами показал мне на выходящую за ним настоятельницу.

У той на лице уже не было и подобия прежней благожелательности, а минуту спустя я поняла, что нас вежливо выставляют.

В чем дело? – спросила я Петра Анатольевича, лишь только мы покинули стены монастыря. – Вы поругались?

– Черт ее знает, – ответил он неуверенно, – честно говоря, я не понял. – Стоило господину Дюма поинтересоваться, как поживает его бывшая знакомая, как она стала с нами прощаться и… Катенька, вы же видели, каким стало ее лицо…

– Да. Но почему?

– Не знаю. Снова загадка.

– И не единственная, – кивнула я в ответ и попросила Шурочку повторить для них с Дюма ее рассказ.

Все это было более чем странно, и некоторое время мы ехали в полной тишине. Только Дюма что-то периодически бормотал себе под нос, но настолько невнятно, что разобрать что-либо было невозможно.

– А как она попала в этот монастырь? – примерно через полчаса спросил он у нас. – Вы случайно не знаете?

Я в ответ пожала плечами, а Петр Анатольевич растерянно произнес:

– Ну, как туда попадают… А что, собственно говоря, вы имеете в виду?

– Не знаю, но у меня такое чувство, что она пришла туда не по доброй воле.

Это была неожиданная мысль, и я не сразу поняла, как к ней отнестись.

– Не по доброй? – лишь переспросила я.

– Да. И не чает, как оттуда выбраться, – утвердительно кивнул мсье Дюма головой и снова замолчал. На этот раз уже до самого Саратова.

«Что он имеет в виду? – размышляла я по этому поводу, глядя на пробегающие мимо деревья и пригородные домишки бедноты. – Что ее заточили туда насильно, как царевну Софью? Но этого не может быть, разве в наше время такое возможно? На дворе вторая половина девятнадцатого века. Дичь какая-то… Мсье полагает, что у нас ничего не изменилось за последние двести лет, но он ошибается».

Я искренне полагала, что это так, но на душе почему-то оставался неприятный осадок, от которого мне никак не удавалось избавиться.

Когда мы выехали на Московскую улицу, уже смеркалось. День подходил к концу, и я почувствовала себя такой уставшей, что мне хотелось только одного – побыстрее оказаться дома и лечь спать. Тем более, что ни у кого из нас, насколько я понимала, не было никаких дальнейших планов.

Кроме того, по отношению к знаменитому французу я неожиданно почувствовала такое раздражение, что боялась наговорить ему гадостей, а это уже было совершенно ни к чему. Петр Анатольевич за весь обратный путь не произнес ни звука, и это меня тоже почему-то бесило. Поэтому когда мы наконец расстались, я испытала настоящее облегчение, и пожелав спокойной ночи Шурочке, на вопрос Степана «Куда дальше-то, Екатерина Алексеевна?» ответила одним словом:

– Домой.

И еле дождалась, когда уставшие лошади, еле передвигая ноги, доплелись до места, вышла из кареты, отмахнулась от встретившей меня и что-то говорившей Алены, прошла к себе в спальню и, не раздеваясь, рухнула на кровать.