– Вообще-то слово «настоящий» лучше отражает желаемое, но по определенным причинам оно не очень подходит.
– Правильно! – поддержал председателя Гвишиани.
Я тут же вспомнил, что говорил Косыгин, да и от «развитого социализма» нас с Антоновым давно тошнило, так что пришлось взять слово.
– С моей точки зрения, термин не самый удачный. Если развитой социализм только предстоит построить, то, значит, у нас его пока нет. То есть имеющийся социализм не развитый или даже недоразвитый. Именно такой вывод народ и сделает. Поэтому я предлагаю назвать этот гипотетический социализм «креативным». То, что пока он у нас не креативный, никого не взволнует, все равно значения этого слова почти никто не знает.
– А вы знаете? – не удержался косыгинский зять.
– Да какая разница? Даже если не знаю, то термин-то от этого хуже не становится. Он подразумевает нечто созидательное. И кстати, вспомним общеизвестную формулу коммунизма. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Если иметь в виду материальные потребности, то коммунизм неосуществим. Козлы будут рождаться всегда, и каждого всем желаемым никогда не обеспечить, им все равно будет мало. Но если под потребностями понимать естественное желание человека творить и совершенствоваться, то все уже не так безнадежно. У козлов таких потребностей все равно нет, и значит, они пролетают мимо.
– Ага, а живут при коммунизме пускай в коммуналках, чай, не баре, – встрял Антонов.
– Ну я-то там сколько жил, и неплохо. Не было поводов жаловаться. И вообще, ты слушай, там Аркадий что-то хочет сказать.
– Слово «креатив» имеет латинские корни, но многие посчитают его английским, в этот язык оно пришло куда раньше, чем в русский, – уточнил Стругацкий. – И почему бы нам не назвать кошку кошкой? То есть настоящий социализм – настоящим социализмом. То, что пока он не совсем настоящий, народ и так понимает независимо от наших слов. А слово «креативный» можно будет вводить в обиход постепенно, чтобы потом, со временем, использовать его в определении первой фазы коммунизма.
– Ставлю предложение товарища Стругацкого на голосование. – Ефремов прекратил прения, которым оставалось совсем немного до препирательств. – Так, девять голосов за, четыре против, один воздержался (это был Гвишиани). Принято. Переходим к следующему пункту. Слово для доклада о возможных препятствиях на пути к настоящему социализму предоставляется товарищу Скворцову.
С заседания совета я поехал в Институт медико-биологических проблем, а на самом деле – космической медицины. Там я проходил медкомиссию, причем, как и было обещано Гагарину, регулярно удивляя врачей до полного охренения. Особенно их потрясло полнейшее отсутствие остаточных явлений после самого интенсивного вращения в любых плоскостях. А чего же они хотели, если вертелся Антонов, а тесты на ориентацию и координацию движений потом проходил я? Похоже, людям очень хотелось заполучить меня в качестве подопытного кролика, ведь материалов могло хватить не на одну диссертацию, но я эти поползновения пресек сразу, заявив, что наверху подобного не поймут.
Кстати, там же мы с Антоновым узнали, что у него зрение стопроцентное, а у меня – сто восемьдесят процентов на свету, двести с лишним в полутьме.
– Странно, глаза-то вроде одни и те же, – поначалу не понял ситуации духовный брат.
– Зато системы дешифровки изображения разные. Получается, ты просто не полностью используешь потенциал моего зрения. Ну типа обрабатываешь не все пиксели, а через один, а в сумраке – и вовсе через два.
– Похоже на то, – слегка расстроенно согласился Антонов. – Тогда, как будешь в двадцать первом веке, давай сходим в «Оптику» на другой стороне Профсоюзной, проверимся? Мне любопытно, как там будет.
Самое интересное, что и там получилось почти то же самое, разве что результаты Скворцова все же были немного скромнее, чем в шестьдесят девятом году.
– То есть с глазами у меня все в порядке, я ими просто не умею пользоваться, – резюмировал Антонов. – Ты как думаешь – сможешь меня научить?
– Откуда мне знать-то? Но попробовать, конечно, надо.
– Ну и как твое здоровье? – спросила Вера, когда довольно поздно вечером я наконец вернулся домой. Она знала о моей медкомиссии, а вот про консультативный совет я ей пока не говорил. – Врачи еще не совсем замучили?
– Пытались, но у них не вышло, это не так просто – замучить Витю Скворцова. Кормить меня будут?
– Обязательно. И напоминаю, что Танюшке уже скоро год.
– Ну, во-первых, только через месяц. А во-вторых, ей что-то надо подарить?
– Обязательно. И мне, и ей. Братика. Можно, конечно, и сестренку, но братик все же будет лучше. Знаешь, как я жалела, что у меня нет и не будет ни братьев, ни сестер? Но у мамы после меня никого уже не могло быть. И тебя я сначала воспринимала как старшего брата, полюбила уже потом.
– Так ведь сейчас если даже и получится брат, то только младший.
– Ничего, Танюше и такой сойдет. Сейчас я быстро разогрею котлеты, поешь, и пошли.
– Слушай, а давай я их холодными съем? Тогда нам останется больше времени, все-таки сделать братика – это не так просто. С первого захода может не получиться.
– Ну вот еще, сегодня котлеты холодные, завтра вообще всухомятку питаться начнешь, а там и до упадка сил недалеко. Они минут за пять согреются, а ты пока начинай меня потихоньку целовать.
– Думаешь, я потом смогу оторваться?
– Еще как сможешь, знаешь, как они пахнут вкусно? У тебя сразу слюнки потекут, а в таком виде целовать меня будет уже неудобно.
Как я уже упоминал, сразу после назначения Демичева главным идеологом была пересмотрена установка о том, что при социализме никаких бедствий, аварий и особенно катастроф быть не может.
– Вранья попусту быть не должно! – так заявил Леонид Ильич.
С чьей подачи он так заговорил – ну, об этом мне помешает сказать врожденная скромность.
– Разумеется, – продолжил Леня, а Демичев ему почтительно внимал, – я не призываю выбалтывать государственные тайны. Но обо всем, что ими не является, наш советский народ имеет право знать. Попытки замалчивания ничего не дадут, американцы все равно узнают, а приемники есть у всех. И даже в Москве полностью заглушить вражеские голоса не получается, а уж в глубинке и подавно, слушай сколько хочешь. И как следствие – падение авторитета руководства в глазах народа. В общем, партия теперь считает именно так.
Поэтому о планируемом запуске первой долговременной орбитальной станции «Салют», созданной на базе недоделанного «Алмаза» с применением некоторых узлов «Союза», было сообщено заранее. Потом срок сдвинули на неделю, но это все равно не помогло. Отделение первой ступени ракеты-носителя прошло нештатно, но система спасения самой станции сработала, и она опустилась с минимальными повреждениями, что было – и между прочим, вполне оправданно – подано как серьезное достижение советской космический техники. Мол, для нас главное безопасность полетов. И если бы на месте станции был «Союз» с космонавтами, они были бы спасены точно так же. По телевизору даже показали видеозапись неудачного старта – правда, момент самой аварии там почти не просматривался, она все-таки произошла на приличной высоте.
После задержки с запуском «Аполлона-8» я бы не удивился, если бы и последующие шли с опозданием, но этого не случилось. Девятый «Аполлон» стартовал третьего марта и провел генеральную репетицию на околоземной орбите, а десятый в конце мая проделал то же самое на лунной. Советская пресса активно освещала эти запуски, подчеркивая, что американцы добились больших успехов, даже в чем-то слегка превосходящих наши, и высадка человека на Луну не за горами.
Она произошла двадцать первого июля в семь часов утра по московскому времени, причем по телевизору показывали прямую трансляцию. Вся наша семья специально встала пораньше, чтобы посмотреть на эпохальное событие, но особого впечатления оно ни на кого не произвело.