…Санин поднялся из кресла и жестом пригласил Аркадия Петровича занять его место. Необременительная, но почетная часть работы: поворот стартового ключа.
Аркадий Петрович протянул руку и принял его — ключ был большим и тяжелым даже на вид, как и положено ключу от сокровищницы. И наверняка холодным. И на ключ он не очень походил, а походил на вынутый из гнезда тумблер…
Волков опять поймал краем сознания волну от референта — четкий чистый сигнал, хоть включай в коммуникационную систему. Улыбнулся про себя. Его коллеги по-прежнему считали, что все замки открываются одним и тем же ломом. Что ж, он сделал, что мог. Не хотят слушать — их воля. Но черта им, а не мировой порядок. И черта им, а не конец света. И черту — тоже. Еще три года — и мы сможем выиграть войну. Еще восемь — и мы уйдем за точку невозвращения. Уж столько я продержусь.
В Аахене не забеспокоились, когда Волков перекупил у американцев телескоп Хаббла. Это выглядело милым чудачеством русского, выросшего в эпоху, когда плавание к Антарктиде было мероприятием не менее фантастическим, чем сегодня полет к Марсу. У всех, в конце концов, были свои игрушки: половина американского совета любила гонять скоростные машины по дну соленого озера, покойный фон Литтенхайм развлекался мотокроссом, бразильский советник время от времени лично возглавлял антипиратские экспедиции (по некоторым данным, пиратские — тоже). Ну, а у русского страсть к космическим корабликам. Конечно, опасаться Совет опасался — не зря же «Сеттльмент», отдали русским, а не американцам, которые действительно могли с этим проектом стать пятисотфунтовой гориллой, ночующей, где хочет. С географическим положением Штатов давать им возможность выстроить еще и космическую оборону? Совет испугался и передал дело Рождественскому: пусть русские возятся. Кто-то же должен запускать спутники связи и слежения и чистить орбиту от всякого мусора. Давно было известно даже ребенку, что свой ресурс развития ракетные двигатели давно исчерпали, а альтернатива им — пока что предмет фантастики.
Вот только Аркадий Петрович не любил считаться с общеизвестными истинами. Он нашел в послевоенном Новосибирске загибавшегося от голода Санина. Инициировал его и дал лабораторию — еще тогда, когда они с Коваленко, Рыбаком и почившим в диаволе Рождественским собирали Россию по кусочкам, когда Аахенского союза еще не было, а Договор Сантаны только пробивал себе дорогу.
Любую задачу можно решить. Любую. Нужно только время, ресурсы и головы. Причем, не обязательно гениальные. Гении срезают углы. Но просто упорный и талантливый человек дойдет в ту же точку — рано или поздно. Волков ждал три поколения — и дождался.
Синтетический голос закончил отсчет и сказал «пуск». Волков повернул ключ.
Сейчас они видели то, что напрочь не попадает на видео — гало вокруг дюз. Еще немного, и оно станет ярче самого огня.
Точка в небе. Конец Аахену, или конец нам. Совет может (вернее, думает, что может) удержать в руках планету, но даже они понимают, что их не хватит на большее. И если сведения о новом двигателе просочатся за пределы узкого круга знающих, до того, как мы выйдем наверх и возьмем под контроль гравитационный колодец — нас просто похоронят.
Из письма Михаилу Винницкому (дешифровка, перевод с навахо)
Интересные люди, вернее старшие, сидят в Аахене, доложу я вам. Девять лет назад довели до ума «Энергию-ВМО». Пять лет назад под эгидой СБ в Пахре восстановили циклотрон. Двадцать месяцев назад Санин сделал новый экспериментальный двигатель — а в январе Волков свалил окончательно обезумевшего Рождественского. И три месяца спустя в Дубне запустили установку ЭПОХА. Тихо-тихо под всякими сторонними лозунгами деньги идут в такие направления, где эксперименты лучше ставить где-нибудь между Марсом и Юпитером. Благо там уже взорвалось все, что могло.
Но нас должен сейчас беспокоить не сам пулемет, который собрал из подручного материала Аркадий Петрович, а то, как убедить аахенских господ, что это невинная детская коляска. Или что у них есть куда более важные и срочные проблемы.
Нам нужна — и очень нужна — классическая «красная селедка». Собачка в углу картины. Что угодно — лишь бы они не смотрели на руки.
Да, я бы согласился с тобой в том, что года три-четыре у нас есть — если бы не господин Уэмура. Этот начнет копать всенепременно. Готов поспорить, что уже начал, сразу после гибели фон Литтенхайма.
Нам повезло, что его на время унесло в сторону — кстати, он, в отличие от наших аналитиков, твердо убежден, что Талена прирезала группа «Тенчу». И я, пожалуй, склонюсь к его мнению: все-таки тысячелетний опыт обращения с холодным оружием значит очень много.
Кстати, он что-то несоразмерно живо заинтересовался этим вопросом, возможно нам стоит этим заняться — такие спонтанные реакции часто показывают, где человек — или старший — уязвим. А господин Уэмура Рэджи известен своей склонностью к мистике. Для него прошлое не прошло. Но это — в копилку. А пока что следующую неделю тебе стоило бы провести в Неаполе. Тамошним инвестиционным отделением Банко Унито заведует некий сеньор Висмара, в девичестве Молла. Если кто недавно и видел наших головорубов живыми — так это он. Впрочем, он и сам по себе интересен.
Я не думаю, что он пойдет на сотрудничество. Надавить нам на него нечем, и бояться «тэнчу» может кто угодно, только не он. Но вполне возможно, что информацию в обмен на информацию он даст.
Займись этим сейчас. Потому что запуск прошел успешно, монтаж идет нормально и — если я хоть что-то понимаю в Аркадии Петровиче — он в ближайшее время форсирует свой собственный отвлекающий маневр. Тихую, но не очень, чистку в СБ и регионах. Сообщение в пол-неба. «Волкову некогда, он занят внутренней гидрой…» И, как ты понимаешь, нас ждут крайне интересные полтора года. А отпуск за свой счет «по противуправительственной надобности» нашим с тобой трудовым соглашением не предусмотрен. Так что перестань поминать мою родословную и заказывай билет.
Эпилог-2. Хэллоуин
… Сначала идет фон — светлый или цветной, бывает, что и в несколько красок. Потом, когда штукатурка просохнет, поверх него накладывается основной — темный. Потом помощники, размечают будущий рисунок. А потом приходит мастер с инструментами и прорезает, процарапывает верхний слой — чтобы стал виден нижний. Вот такая сухая техника фрески. И стоят дома — вроде бы строгие, вроде бы серьезные, солидные, полные собственной значимости, только вьется по ним тонкий — белый, желтый или цветной — узор. И все, и есть воздух, и можно жить. Прага.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});