В эту минуту Антония Верди, удивившись и испугавшись, что слышит шум так близко от себя, встала с дивана. Так как у ней не было недостатка в мужестве, она хотела узнать, откуда происходит этот шум, и, быстро отворив дверь, очутилась лицом к лицу с полицейским. В первую минуту изумления она отступила шага на два назад и вскрикнула. Полицейский со своей стороны сделал два шага вперед и вошел в будуар. Он слегка поклонился молодой женщине и сказал ей тем горловым и странным голосом, о котором мы уже говорили:
– Я имею честь говорить с мадам де ла Транблэ, выдающей себя за синьору Антонию Верди?..
– Да, – отвечала молодая женщина, призывая всю свою твердость, – я действительно мадам де ла Транблэ, или, если хотите, Антония Верди…
Полицейский опять поклонился.
– Мадам де ла Транблэ, я вас арестую, – сказал он потом.
– Вы меня арестуете?.. – повторила Антония, побледнев.
– Имею эту честь.
– Но это невозможно!..
Полицейский поклонился в третий раз, не говоря ни слова.
– Берегитесь!.. – вскричала молодая женщина, и глаза ее сверкнули гневом.
– Чего, позвольте спросить?..
– Вашего поступка. Знаете ли вы, что я фаворитка Филиппа Орлеанского, регента Франции?..
– Или по крайней мере одна из сто вчерашних фавориток, – заметил полицейский, – да, я это знаю.
– Знаете ли вы, что этот отель подарен мне регентом?..
– Знаю как нельзя лучше.
– Знаете ли вы, наконец, что Филипп Орлеанский, регент Франции, не простит тому, кто дотронется до волоска на голове моей или покусится на мою свободу, хотя бы на один час?..
– Я знаю все это, – возразил полицейский, – но я знаю также и то, что его королевское высочество Филипп Орлеанский, регент Франции, еще менее просил, если я нарушу его формальные приказания…
– Вы хотите сказать, что исполняете приказание регента?..
– Смею вас уверить в этом.
– Стало быть, у вас есть предписание?..
– Есть.
– Я имею право посмотреть его?..
– Вот оно…
Полицейский вынул из кармана пергамент с государственной печатью, развернул этот пергамент и подал его Антонии открытым. Она пробежала глазами с изумлением и испугом, который легко понять, следующие строки:
«Мы, Филипп Орлеанский, первый принц крови и милостью Божией регент Франции,
Приказываем и повелеваем Пьеру-Шарлю Водуа, комиссару дворцовой команды, немедленно отправиться в улицу Серизэ в Париже в дом мадам де ла Транблэ, выдающей себя за Антонию Верди, захватить там вышесказанную госпожу и, не дозволяя ей иметь сообщение с кем бы то ни было и по какой бы то ни было причине, отвезти ее в место, указанное словесно вышеупомянутому Пьеру-Шарлю Водуа».
Затем следовали число, подпись регента и печать. Пергамент выпал из рук Антонии Верди.
– В немилости!.. – прошептала она, – арестована!.. Но что-же я сделала?
Полицейский поднял пергамент, положил его в карман и отвечал:
– Не знаю…
– Куда вы меня везете?..
– Я имею приказание не объяснять вам этого.
– О! Боже!.. Боже!.. – вскричала молодая женщина, ломая руки. – Но я погибла!.. погибла!..
Полицейский неприметно пожал плечами, как человек пресыщенный сценами такого рода, и так как Антония Верди совершенно уже потеряла всю свою твердость и продолжала стонать и отчаиваться, он сказал ей сухим тоном:
– Поторопитесь, сударыня: приказание формальное, и я не должен терять ни минуты…
– Однако вы не можете же увезти меня в таком виде… – пролепетала несчастная женщина.
– Отчего же, сударыня?
– Я почти не одета…
– Наденьте платье, если хотите, только поскорее…
– При вас? при этих мужчинах?..
Полицейский опять пожал плечами, но на этот раз уже очень заметно.
– К чему это такая комедия?.. вы беспрестанно ужинали в Пале-Рояле! Мне кажется, что этого довольно…
Антония не сказала ни слова, надела наскоро черное платье и набросила на плечи шелковую мантилью.
– Могу я взять с собой какую-нибудь одежду? – спросила она.
– Не нужно.
– А денег?..
– Вы не будете иметь в них нужды.
– Но что же будет с моим домом… с моими людьми?..
– Обо всем этом позаботятся.
Антония рыдала.
– Вы готовы?.. – спросил полицейский.
– Готова.
– Пойдемте же…
Взяв за руку молодую женщину и скорее увлекая ее, нежели поддерживая, полицейский быстро повел ее по всем комнатам, с лестницы и через двор. Дверь на улицу оставалась отпертой. Полицейский хлопнул в ладоши. Черкая карета, сопровождаемая четырьмя всадниками, тотчас подъехала. Полицейский отпер дверцу и сказал:
– Садитесь.
Антония повиновалась. Полицейский сел возле нес. Дверца была заперта ключом. Два солдата влезли на запятки – и печальный экипаж, Б сопровождении четырех всадников, с великим шумом покатился по мостовой спящего города. Окна в карете были закрыты подвижными ставнями, и темнота в ней была глубокая, так что пленница решительно не могла иметь никакого сообщения с кем бы то ни было.
Доехали до ворот Парижа – Антония Верди не знала, до которых. Полицейский опустил ставень и закричал солдатам, стоявшим у заставы:
– По повелению регента – государственных пленников!
Солдаты отдали честь, и карета проехала. Когда стук колес затих на немощеной дороге, полицейский мог расслышать раздирающие душу рыдания пленницы. Он, по-видимому, нисколько не был ими тронут или, по крайней мере, не старался предлагать ей те пошлые утешения, в которых мужчины, несмотря на свои лета и положение в свете, никогда не отказывают женщине молодой, прелестной и находящейся в горести, даже если эта женщина виновна и заслужила свое несчастие. Впрочем – нам кажется, что читатели должны были заметить – полицейский действовал скорее как враг, удовлетворяющий свою ненависть, нежели как агент, только исполняющий поручение.
Около двух часов карета ехала с равной быстротой. В конце этого времени она вдруг остановилась.
– Приехали мы? – пролепетала Антония Верди едва внятным голосом.
– Нет еще… было единственным ответом, которого она добилась.
Карета остановилась, доехав до очень крутой горы, и тотчас же из чащи леса были выведены две лошади в полной упряжи. Это была смена, приготовленная заранее. Лошадей перезаложили, и карета покатилась снова.
CCXX. Что было говорено в карете между полицейским и пленницей
До сих пор полицейский и пленница не разменялись ни одним словом, за исключением краткого вопроса и отрывистого ответа, приведенных нами выше.
Но вот – пока лошади поднимались шагом на крутую гору, о которой мы говорили – полицейский вдруг так страшно захохотал, что мы можем сравнить его хохот только с сатанинским смехом Мефистофеля в ту минуту, как он погубил душу Маргариты. Услышав этот страшный и зловещий припадок веселости, Антония Верди поняла, что, несмотря на весь испуг, который она уже испытала, в ее душе должно было найтись еще место для нового испуга. Этот инстинктивный ужас, впрочем, почти тотчас же оправдался. Голос, вовсе не походивший на горловое произношение полицейского, голос, заставивший пленницу подпрыгнуть на подушках, вдруг вскричал: