была свернувшаяся смерть. Пазел слышал, как его друзья ругались, плакали, почти душили его в своих объятиях, и он делал то же самое, истекая кровью изнутри; было ли все кончено, было ли ему позволено отвести взгляд? Рой скручивался, корчился, и фрагменты кораблей начали просачиваться из него, как крошки сквозь зубы. Заставь это прекратиться. Сделай так, чтобы это закончилось. От окружавших его людей доносились звуки безумия и проклятия; один солдат ел гравий, другой бросился со скалы; остальные ползали, дрались, выкрикивали богохульства, их лица были искажены, как маски.
Рой снова поднялся в небо.
Под ним распростерлись остатки воюющих флотов. Гигантские, перемешанные, мертвые. Некоторые суда были раздавлены и тонули; другие были целы, но дрейфовали, как пробки. Ни звука выстрела. Пелена дыма исчезла. Каждый пожар был потушен, как и каждая жизнь.
Командир свернулся калачиком. Он был бледен и совершенно неподвижен; возможно, он мертв. Возможно, ты, Пазел, мертв. Нет, нет. У тебя изо рта течет кровь, ты прикусил язык, и кровь теплая и сочится струйками. Ты можешь попробовать ее на вкус. Ты можешь поцеловать своих друзей и увидеть свою кровь у них на лбу. Ты жив.
Командир повернулся, чтобы посмотреть на Рамачни.
— Скажи мне точно, что тебе нужно, — сказал он.
Глава 34. ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ДНЕВНИКА Г. СТАРЛИНГА ФИФФЕНГУРТА
Понедельник, 22 тиала 947.
Несомненно, именно так чувствуют себя люди на Пути Искупления через Тсордоны, в конце шестимесячного пешего перехода, глядя вверх на последний крутой склон Святой Горы. Я не могу на нее взобраться. Я должен на нее взобраться. Если я поднимусь еще на фут, что-то во мне разобьется вдребезги. Если я не поднимусь, свет Рина никогда больше не согреет мою душу.
Мы так близки & в таком отчаянии. Шестнадцать дней к северу от Головы Змеи, большинство из них в холодной тени Роя, борясь с течами, которые мы не можем обнаружить, борясь с цингой, оцепенев от страха. Кто будет нас помнить? Не я, не добрый капитан Фиффенгурт: я не могу вспомнить вчерашний ужин, хотя Теггац уже месяц подает одни & те же три про́клятых богами блюда. Плохая память — одна из причин, по которой я заполняю эти страницы. Вторая — сама охота за словами помогает мне преодолевать страх. Навстречу чему мы идем? Концу Нилстоуна? Концу мечты об Анни & нашем ребенке, моем семилетнем мальчике или девочке? Или холодному концу Алифроса, когда Рой станет больше, чем мир, над которым он парит, солнце погаснет & замерзшее море раздавит «Чатранд», как яичную скорлупу.
В 900 году я сошел на берег в Утурфе́ & заплатил восемь пенни за пип-шоу, как делают все смолбои. Когда я снова вышел, мой приятель сказал, что в городе мзитрини, пытающиеся сжечь доки. Мы были очень взволнованы. Мы помчались в порт. Тогда я был быстр & оставил его позади, но я не знал Утурфе́ & неправильно оценил маршрут. Не успел я опомниться, как оказался на берегу & увидел, что солдат-мзитрини выпотрошил моего приятеля, как макрель. Жертва лежала на спине & держала убийцу за предплечье, как будто предлагая помощь, & лицо у нее тоже было как у макрели. Сиззи взглянул на меня, увидел мой безмерный ужас & ухмыльнулся. Я убежал & прятался в подвале, пока Арквал не отвоевал порт. Это была моя первая смерть. Я думал, что никогда не приду в себя, &, в каком-то смысле, был прав. Глупый, чистосердечный плут, который бежал в те доки, исчез; его место занял изменившийся, более холодный мальчик, который сбежал.
А теперь посмотри на море крови, через которое он прошел. Сотни убитых в этом путешествии. Все люди на Юге мертвы или лишились рассудка. Длому убивают длому, армады сжигают города, маги & генералы владеют машинами смерти. На Севере бушует Третья Морская Война, «Большая Война», в страхе перед которой мы все жили. И еще это. Парящий ужас. Бесформенная масса, поглощающая флотилии, которая стала такой большой, что мы провели под ней последние девять дней, так & не увидев ее края. Мы замерзаем & боимся. Ночь приносит бесконечную черноту. Рассвет приносит слабые сумерки, которые длятся весь день.
«Чатранд» разговаривает со мной: он полон странных содроганий, тревожных скрипов. И корма у него странно низко опущена. Мы перекладываем балласт вперед; он выравнивается. Но на следующий день снова появляется намек на проблему. Я не могу объяснить это: у нас нет никакой течи, никакой груз или вооружение не были перенесены на корму. Это еще не кризис, но это тайна & еще один гвоздь в крышку гроба моих надежд на сон.
Единственное утешение, которое я нахожу, — новые лица. Теперь мы часть флотилии: пять военных кораблей, девять канонерских лодок поменьше, двадцать разношерстных служебных судов. Это все, что осталось от великого восстания Маисы или, во всяком случае, от ее флота. Конечно, после бойни в Голове Змеи ее врагам на родине вряд ли стало лучше.
Адмирал Исик провел с нами на «Чатранде» пять дней, в течение которых он & его дорогая девочка были неразлучны. Теперь Исик & коммодор Дарабик вернулись на «Ночной Сокол», флагман повстанцев. Однако с нами все еще несколько сотен повстанцев, подавляющее большинство из Этерхорда. Наши тоскующие по дому парни, должно быть, сводят их с ума, выспрашивая истории о доме. Повстанцы, со своей стороны, слушают наши рассказы о Бали Адро & плавучих крепостях со странной смесью ужаса & смирения. На самом деле они не могут сомневаться в нас, потому что прямо над головой находится нечто более странное, чем любая часть нашей истории. Что-то, на что можно смотреть целый месяц & все еще думать: Этого просто не может быть.
Менее приятный пассажир — некий жесткошеий командир мзитрини, который разбил лагерь на Голове Змеи с небольшой ротой. Я его ненавижу: Болуту сказал мне, что он забавы ради застрелил мистера Драффла & пытался оставить остальных наших людей прикованными к деревьям. Тем не менее, у него хватило мудрости спрятать свой собственный корабль (изящную маленькую канонерку с прекрасными обводами) подальше от боевых действий, в бухте на северо-западной оконечности острова. Теперь это судно — наш эскорт, & я рад, что мзитрини идут впереди, когда мы входим во вражеские воды.
Жесткошеий все равно резок с нами:
— Вы плывете навстречу своей смерти. Да, бо́льшая часть нашего военно-морского флота уничтожена, но то, что осталось, все еще может превратить