Выйдя из подъезда, он остановился и поднял воротник плаща. По улице по-прежнему грохотали телеги – и все в одну сторону, к центру города, к мэрии. Андрей засунул руки поглубже в карманы и, ссутулившись, двинулся в том же направлении. Минуты через две он заметил, что идет рядом с чудовищной колымагой с колесами в человеческий рост. Колымагу влекли два гигантских битюга, притомившихся, видно, с дальней дороги. Поклажи в колымаге видно не было за высокими дощатыми бортами, зато хорошо был виден возница на передке – даже не столько сам возница, сколько его колоссальный брезентовый плащ с треугольным капюшоном. От самого возницы усматривалась только борода, торчащая вперед, и сквозь скрип колес и перестук копыт слышались издаваемые им непонятные звуки: то ли он лошадей своих ободрял, то ли лишние газы выпускал по деревенскому простодушию.
И этот в город, думал Андрей. Зачем? Что им тут всем нужно? Хлеба они здесь не достанут, да и не нужен им хлеб, есть у них хлеб. И вообще все у них есть, не то что у нас, у горожан. Даже оружие есть. Неужели действительно хотят устроить резню, махновщину? Может быть. Только какая им от этого польза? По квартирам шарпать?.. Ничего не понятно.
Он вспомнил интервью с фермерами, и как Кэнси был этим интервью разочарован, хотя сам же его и брал – опросил чуть ли не полсотни мужиков на площади перед мэрией. «А как народ, так и мы»; «Надоело, понимаешь, на болотах сидеть, дай, думаю, съезжу…»; «И не говорите, господин хороший, чего народ прет, куда прет, зачем? Сами удивляемся…»; «Ну, вижу я – все в город. И я – в город. Что я – рыжий, что ли?»; «…Автомат-то? А как же нам без автомата? У нас без автомата шагу ступить нельзя…»; «…Вышел это я утром коров доить, гляжу – едут. Семка Костылин едет, Жак-Француз едет, этот, как его… ах, ядрит твою, все время я его забываю, за Вшивым Бугром живет… тоже едет! Я спрашиваю, ребята, мол, куда? Да вот, говорят, солнца седьмой день нету, надо бы в город съездить…»; «А вы у начальства спросите. Начальство – оно все знает…»; «Так говорили же, что трактора автоматические давать будут! Чтобы самому дома сидеть, поясницу чесать, а он бы за тебя чтобы работал… Третий год обещают…».
Уклончиво, смутно, неясно. Зловеще. То ли они просто хитрят, то ли сбивает их в кучу какой-то инстинкт, а может быть, и организация какая-нибудь тайная, хорошо замаскированная… Тогда что же – Жакерия? Антоновщина?.. В чем-то их понять можно: солнца нет двенадцатый день, урожай гибнет, что будет – неясно. Вот их и сорвало с насиженных мест…
Андрей миновал небольшую тихую очередь в мясной магазин, потом другую – в хлебный. Стояли в основном женщины, у многих на рукавах были почему-то белые повязки. Андрей, конечно, сразу вспомнил про Варфоломеевскую ночь и тут же подумал, что на самом деле сейчас не ночь, а день, час дня, а лавки до сих пор закрыты. На углу, под неоновой вывеской ночного кафе «Квисисана», кучкой стояли трое полицейских. Вид у них был какой-то странный – неуверенный, что ли? Андрей замедлил шаг, прислушиваясь.
– Что ж нам теперь, в драку лезть прикажете? Так их больше раза в два…
– А пойдем и так и доложим: не пройти туда, и все тут.
– А он скажет: «Как это не пройти? Вы – полиция».
– Ну полиция, ну и что? Мы полиция, а они – милиция…
Милиция еще какая-то, подумал Андрей, проходя. Не знаю я никакой милиции… Он миновал еще одну очередь, свернул на Главную. Впереди уже виднелись яркие ртутные фонари Центральной площади, обширное пространство которой все было занято чем-то серым, шевелящимся, окутанным не то паром, не то дымом, но тут его остановили.
Рослый молодой человек, собственно, юнец даже, переросток, в плоской кепке с козырьком, надвинутым на самые глаза, заступил дорогу и спросил негромко:
– Вы куда, сударь?
Руки он держал под бока, на обоих рукавах у него были белые повязки, а у стены позади него стояло еще несколько человек самого разнообразного вида, и все тоже с белыми повязками на рукавах.
Краем глаза Андрей заметил, что дядёк в брезентовом плаще проследовал дальше со своей колымагой беспрепятственно.
– Я в мэрию, – сказал Андрей, вынужденный остановиться. – А в чем дело?
– В мэрию? – громко повторил юнец и оглянулся через плечо на своих. Еще двое отделились от стены и подошли к Андрею.
– А позвольте спросить, зачем вам в мэрию? – осведомился коренастый, небритый, в промасленном комбинезоне и в каскетке с буквами «джи» и «эм». У него было энергичное мускулистое лицо и недобрые шарящие глаза.
– Кто вы такие? – спросил Андрей, нащупывая в кармане медный пестик, который вот уже четвертый день таскал с собой по причине неспокойного времени.
– Мы – добровольная милиция, – ответил коренастый. – Что вам понадобилось в мэрии? Кто вы такой?
– Я – главный редактор «Городской газеты», – сердито сказал Андрей, стискивая пестик. Ему очень не нравилось, что за разговором юнец зашел к нему слева, а третий добровольный милиционер, тоже парень, по всему видно, крепкий, сопел над ухом справа. – Иду в мэрию с протестом против действий цензуры.
– А, – сказал коренастый с неопределенным выражением. – Понятно. Только зачем вам в мэрию? Арестовали бы цензора и выпускали бы свою газету на здоровье.
Андрей решил пока держаться нагло.
– А вы меня не учите, – сказал он. – Цензора мы и без ваших советов арестовали. И вообще, позвольте мне пройти.
– Представитель прессы… – проворчал тот, что сопел над правым ухом.
– А чего? Пусть идет, – снисходительно разрешил юнец слева.
– Пусть, – сказал коренастый. – Пусть идет. Только пусть потом на нас не пеняет… Оружие у вас есть?
– Нет, – сказал Андрей.
– Зря, – сказал коренастый, отступая в сторону. – Проходите…
Андрей прошел. За спиной его коренастый сказал петушиным голосом: «Жасмин – хорошенький цветочек! Он пахнет очень хорошо…», и милиционеры засмеялись. Андрей знал этот стишок, и ему захотелось сердито обернуться, но он только ускорил шаг.
На Главной оказалось довольно много народу. Держались они в основном вдоль стен, кучками стояли в подворотнях, все были с белыми повязками. Некоторые торчали прямо посередине мостовой – подходили к проезжающим фермерам, что-то говорили им, и фермеры ехали дальше. Магазины все были закрыты, но очередей возле них здесь уже не было. Около булочной пожилой милиционер с узловатой тростью втолковывал какой-то одинокой старушенции: «Я вам совершенно наверняка говорю, мадам. Магазины сегодня не откроются. Я сам владелец бакалеи, мадам, я знаю, что говорю…» Старушенция визгливо отвечала в том смысле, что умрет здесь, на этих ступеньках, но очереди своей не бросит…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});