Читать интересную книгу Забайкальцы (роман в трех книгах) - Василий Балябин

«24 июня 1919 года. Прифронтовой военно-полевой суд в городе Чите в составе: председатель суда полковник Данилин, члены: капитан Вдовенко, сотник Туркин, делопроизводитель поручик Романов.

Рассмотрев сего числа дело по обвинению лиц, находящихся в данное время под стражей на станции Антоновка Забайкальской железной дороги, суд нашел вполне доказанным имеющимися в деле материалами, что все поименованные в приложенном к сему списке преступники являются ярыми последователями большевистских идей. Все они занимались большевистской пропагандой, призывали рабочих, крестьян и казаков к свержению существующего ныне строя. Все они активно, с оружием в руках, выступали против войск и представителей власти Временного правительства, то есть суд нашел их достаточно уличенными в преступлениях, предусмотренных ст. 108 и 109 уголовного уложения и 272-3-8 ст. ст. воинского устава о наказаниях. А посему всех нижепоименных лиц (следует список 1611 человек) подвергнуть смертной казни через расстреляние». Подписи, печать, а сверху на углу размашистая подпись-резолюция:

«Утверждаю. Походный атаман генерал-лейтенант Семенов».

Тихое, ласковое наступило утро. Люди в вагоне просыпались, лежали на нарах, тихонько разговаривали. Оправившийся от побоев Егор молча лежал на старом ватнике, положив под голову сапоги, накрытые сверху гимнастеркой. В зарешеченный люк ему видно кусочек нежно-голубого неба и край зеленой сопки, что высится сразу же за поскотиной Антоновки. Из села доносятся мерные, певучие звуки колокольного звона. На станции и возле эшелона заметно какое-то оживление, до слуха Егора доносятся голоса людей, слова команды, дробный топот ног. Приподнявшись на руках, Егор увидел в люк, как к зданию станции подошла рота японцев, а мимо эшелона, громко отпыхиваясь паром, прошумел паровоз с тремя теплушками и одним классным вагоном. Вскоре послышался свисток сцепщика, и узники почувствовали, как паровоз, мягко толкнув эшелон, подцепил его и медленно потянул из тупика к станции.

— Поехали, братцы, поехали! — послышались возбужденные голоса. Узники повскакали со своих мест, а те, что находились на верхних нарах, придвинулись к открытым люкам, смотреть в которые на стоянках не разрешали часовые.

Напротив станции эшелон остановили, и узники, смотревшие в люки, сообщили своим товарищам о том, что увидели на перроне и привокзальной площади.

— Войсков-то сколько-о, японцев целая рота и семеновской пехоты не меньше, с пулеметами.

— Это куда же столько понагнали, неужто нас сопровождать?

— Куда же больше-то…

— Да-а, посадку начали в передние вагоны…

— Офицерья полно…

Егор не вступал в разговор, смотрел в другую сторону. Он уже отыскал глазами усадьбу Саввы Саввича, но видел только крыши амбаров да омет старой соломы в заднем дворе. В улицах кое-где видны принаряженные девки, старики и старухи, потянувшиеся к церкви.

На верхних нарах тесно от желающих поглядеть в люки — они не закрыты, мешают толстые решетки.

Поезд тронулся, мимо поплыли пристанционные постройки, тополя, улицы поселка, дома, огороды. Теперь уж все были убеждены, что эшелон увозят куда-то на запад. Переезд на новое место взволновал узников, и в вагоне вскипают разговоры.

— Это к лучшему, — уверенно заявляет дед Матвей. — Вот доставят в Читу и разберутся, отпускать начнут.

— Ох, едва ли, дед…

— Там ишо хуже, ежели хотишь знать.

— Так вить должны же быть какие-то законы?

— У них один закон: заподозрили тебя, что красным сочувствуешь, — значит, крышка.

— Эх, крушенье бы сегодня на наше счастье, да ишо где-нибудь поближе к лесу.

— С ума сошел, типун тебе на язык!

— Чудак, во время крушения-то и белякам досталось бы, а из нас многие, глядишь, спастись могли.

— Правильно…

— А ведь сегодня праздник какой-то, к обедне звонят, и старухи вон в церкву, видать, поплелись.

— Праздник сегодня большой, — сообщает дед Матвей, — петров день, отец мой Петро Кириллович, царство ему небесное, именинник был сегодня. Во сне видел ночесь его покойную головушку.

Сегодня дед оживлен больше обычного, в душе его крепнет надежда на скорое освобождение.

— Да-а, — продолжает он, обращаясь к соседям по нарам, — вижу это я во сне, будто мы с отцом и средним братом Зиновием на покосе, а день такой славный, ведренный. И вот я куст обкашиваю возле речки, заливчик такой глубокий, а рыбки в нем: гальяны, пескари — как золотые, так и блестят на солнышке.

— Воду видел, дед, светлая?

— Как стекло, ей-богу.

— Значит, освободишься. Видеть во сне воду, да еще светлую, — воля.

— Дай-то бог. Вить это что же, второй месяц ни за што ни про што досиживаю. Старуха уж, поди, в поминальник записала, за упокой.

Миновали село, мимо потянулись елани и сопки. Егор, как зачарованный, смотрел на знакомые места, на яркую зелень лугов и полей, на темные таежные дали.

— Вот она, волюшка вольная, совсем рядом, — взволнованно шептал он, — а красота-то, красота какая кругом, так душа и млеет.

— Дух захватывает, — в тон Егору сказал лежащий с ним рядом Раздобреев. — А смотришь-то на красоту эту из-за решетки. Ну, Егор, сегодня попробуем, как пилка-то теперь пригодится. — И, понизив голос, он изложил свой план побега: подпилить решетку, разогнуть ее и выскочить на ходу в люк.

А поезд шел все быстрее. Вот он начал огибать большую гору справа, северный склон ее густо зарос молодым лесом, сразу за горой — неширокая в устье падь.

— Это Тарская, — рассказывал лежащий на верхних нарах бородач в рваной гимнастерке. — В прошлом году мы стояли в Антоновке, так сюда коней пригоняли пасти.

— А что это за ямы? Во-он там виднеются…

— Приискатели, наверно, шурфы бьют.

В это время раздался громкий гудок паровоза, и поезд, постепенно сбавляя ход, остановился. Послышались удивленные голоса:

— Чего это они остановились в степи?

— Может, путя разобрали партизаны?

— Едва ли. Они уж и стрельбу открыли бы…

Дорога в этом месте делала небольшой поворот вправо, поэтому Егору, Раздобрееву и всем, кто смотрел в люки с этой стороны, было хорошо видно паровоз с выглядывающим из окна будки машинистом, передние вагоны, из широко распахнутых дверей которых на насыпь, звякая винтовками, выскакивали японцы и белогвардейцы-пехотинцы, на руках выносили станковые пулеметы.

Японцы быстро построились в роту и, оставив один взвод около вагона, отошли вправо. Там они развернулись в цепь и залегли левым флангом к насыпи, словно приготовились к отражению атаки. Рота белогвардейцев также развернулась цепью, залегла левее поезда, в нескольких местах по цепи установили пулеметы.

На насыпи около классного вагона — большая толпа офицеров. По форме и цвету обмундирования узники безошибочно определяли национальность офицеров. Белогвардейцев — по их разношерстно-пестрому обмундированию, малорослых японцев — по желто-песочному цвету одежды, американцев — по зеленовато-серому. Из группы американских офицеров выделялся один, высокого роста, очень полный, в дымчатых очках.

Офицеры о чем-то совещались, курили, высокий американец, отвечая на вопросы своих офицеров, что-то объяснял им, показывая на Тарскую. Видно было по всему, что он являлся старшим по чину начальником. Это был полковник Морроу. Но вот японцы открыли четвертый от паровоза вагон и начали выводить из него на насыпь арестованных. Затем их построили по четыре в ряд, окружив со всех сторон конвоем с винтовками наперевес, повели в сторону от поезда, а японцы, оставшиеся на месте, стали открывать следующий вагон.

Егору хорошо было видно выведенных японцами из второго вагона. Он различал даже их исхудалые, забородатевшие лица, а по одежде и военной выправке определил, что эта группа почти сплошь состоит из казаков. Особое внимание Егора привлекли два казака: высокий, чернобородый, в батарейской, с красным околышем, фуражке, с красными же лампасами на брюках, и второй — очень бледный, черноволосый, без шапки. Несмотря на лето, он был в шинели и в валенках. Его арестовали, как видно, зимой, и не то от истощения, не то от болезни был он настолько слаб, что еле держался на ногах. Один из казаков поддержал его под руку, а когда повели их, батареец подхватил больного товарища и понес на руках, как малого ребенка.

— Это куда же их погнали? — чуть слышно выдохнул пожилой слесарь Черняев.

— На работу, наверно, — ответил кто-то из его соседей.

— Какая же тут работа?

— Найдут. Видел, в Антоновке фундамент под здание заложили? Вот и привезли нас сюда камень заготавливать…

Егор, внимательно разглядывавший арестованных, толкнул локтем Раздобреева:

— А ведь это нашего полка казаки-то, Первого Аргунского.