— Теперь все в порядке. Вы всегда носите это с собой, Эдвард?
— О да, сэр, всегда. Мне казалось, я говорил вам об этом.
— Нет, не говорили, — заметил Грейфорт, довольно резко. — Позволите взглянуть?
— Разумеется. Он, конечно, заряжен.
Пистолет был крошечным, но тем не менее смертоносным. Два ствола. Два патрона. Рукоятка с серебряными накладками. Он вернул пистолет Горнту, глаза его смотрели жестко.
— Отличная вещь. Американский?
— Французский. Мой отец дал его мне, когда я отправился в Англию. Сказал, что выиграл его в карты на пароходе. Единственный подарок, который он сделал мне за всю жизнь. — Горнт тихо рассмеялся; они оба наблюдали за приближающимися самураями. — Я не расстаюсь с ним даже на ночь, сэр, но стрелял из него лишь однажды. В некую леди, которая пыталась ускользнуть с моим бумажником в глухой полуночный час.
— Вы попали в неё?
— Нет, сэр, даже не пытался. Просто причесал ей волосы на пробор, чтобы попугать. Леди не должны красть, не так ли, сэр?
Норберт хмыкнул и устремил взгляд на самураев, увидев Горнта в новом свете, опасном свете.
Японский патруль шел посередине дороги; часовые перед британской, французской и русской миссиями — единственными, имевшими постоянную охрану, — потихоньку взводили курки ружей, уже предупрежденные.
— На предохранители! Никакой стрельбы, ребятки, пока я не скажу, — глухо проворчал сержант. — Граймс, отправляйся предупреди его вашество, он у русских, третий дом по улице, тихо давай.
Солдат скользнул прочь. Уличные фонари на променаде потрескивали. Все тревожно ждали. Семенящий офицер-японец приблизился с бесстрастным лицом.
— Ну и подлая же рожа у этого ублюдка, а, сержант? — прошептал часовой, ружье у него под ладонями стало влажным от пота.
— У всех у них рожы подлые. Спокойно теперь.
Офицер поравнялся с британской миссией и дал отрывистую команду. Его люди остановились и построились лицом к воротам, а он, громко топая, вышел вперед и обратился на гортанном японском к сержанту. Пронзительное молчание. Опять нетерпеливые высокомерные слова, явно приказ.
— Что тебе, колобок? — сквозь зубы спросил сержант, возвышаясь над ним на полметра.
Снова эти уродливые предложения, в тоне прибавилось злости.
— Кто-нибудь понимает, чего он тут говорит? — выкрикнул сержант. Никакого ответа, потом Иоганн, переводчик, осторожно отделился от края толпы, поклонился офицеру, который слегка кивнул в ответ, и заговорил с ним по-голландски. Офицер ответил на том же языке, с трудом подбирая слова.
— У него послание, — перевел Иоганн, — письмо для сэра Уильяма, должен вручить его лично.
— Насчет этого не знаю, мистер, уж никак, пока эти чертовы мечи болтаются у него на боку.
Японец двинулся к воротам миссии, и на всех ружьях щелкнули предохранители. Он остановился. Яростная тирада в сторону сержанта и часовых. Все самураи на четверть вытащили мечи из ножен и встали в оборонительную позицию. Дальше по дороге наряд морских пехотинцев перестроился в боевой порядок. Все ждали, кто первый совершит ошибку.
В этот момент из соседнего здания русской миссии торопливо вышли Паллидар и два драгунских офицера в парадных мундирах, при парадных шпагах.
— Я принимаю командование, сержант, — сказал Паллидар. — В чем дело?
Иоганн рассказал ему. Паллидар, уже изрядно поднаторевший в японском этикете, подошел к офицеру, поклонился и проследил, чтобы офицер поклонился ему как равному.
— Скажите ему, я приму письмо. Я адъютант сэра Уильяма, — преувеличил он.
— Он говорит, прошу прощения, ему приказано сделать это лично.
— Скажите ему, я имею полномочия…
Голос сэра Уильяма остановил его:
— Капитан Паллидар, одну минуту! Иоганн, от кого это письмо? — Он стоял на пороге русской миссии, Сергеев и остальные теснились в проходе рядом с ним.
Офицер указал на знамя, резко произнес ещё несколько слов, и Иоганн крикнул со своего места:
— Он говорит, от… оно от тайро, но мне кажется, он имеет в виду родзю, старейшин. Ему приказали вручить его немедленно, из рук в руки.
— Хорошо, я приму его, скажите ему, пусть подойдет сюда.
Иоганн перевел. Офицер повелительным жестом показал сэру Уильяму, чтобы тот подошел к нему, но сэр Уильям крикнул, ещё более резко и даже с ещё меньшей любезностью:
— Скажите ему, я обедаю. Если он не подойдет немедленно, он может вручить его завтра.
Иоганн был слишком опытен, чтобы переводить дословно, и подчеркнул лишь самую суть сказанного. Самурай с шумом втянул в себя воздух, потом затопал к воротам русской миссии, миновал двух огромных бородатых часовых, слегка задев обоих, и встал перед сэром Уильямом, явно ожидая от него поклона.
— Кэйрэй! — рявкнул сэр Уильям. Поклонитесь — одно из немногих слов, которые он позволил себе запомнить. — Кэйрэй!
Офицер вспыхнул, но автоматически поклонился. Он поклонился как равному и вскипел ещё сильнее, когда увидел, что сэр Уильям просто кивнул ему, как подчиненному, но с другой стороны, подумал он, этот гнусный человечек является главным гайдзином и злобность его известна всем, как и его мерзкий запах. Когда мы нападем, я лично убью его.
Он извлек свиток, шагнул вперед, протянул его, отступил назад, безукоризненно поклонился, подождал, пока на его поклон ответят, пусть и грубо, полностью удовлетворенный тем, что превзошел своего врага. Чтобы избавиться от злобы, он обругал своих людей и двинулся прочь, словно они не существовали. Они последовали за ним, возмущаясь грубости гайдзина.
— Где Тайрер, дьявол его забери? — спросил сэр Уильям.
— Я пошлю кого-нибудь, чтобы его разыскали, — сказал Паллидар.
— Нет, будьте любезны, попросите Иоганна присоединиться ко мне.
— В этом нет нужды, сэр Уильям, — заметил Эрлихер, швейцарский министр, — если послание на голландском, я могу прочесть его вам.
— Благодарю вас, но это лучше сделать Иоганну, поскольку он немного говорит и по-японски тоже, — ответил сэр Уильям, не желая заранее ничего делить ни с одним из иностранцев, особенно с этим, который открыто представлял небольшую, но растущую, высоко специализированную военную промышленность, активно ищущую рынки сбыта, репутация которой была основана на невероятном, уникальном мастерстве их часовщиков — одна из немногих областей, где британские производители не могли кого-то обойти.
В столовой, самой большой комнате в здании, стоял стол на двадцать человек, уставленный приборами и блюдами из тонкого серебра. Присутствовали все министры, за исключением фон Хаймриха, который все ещё был болен, Струан, Анжелика, которой отвели место во главе стола, несколько французских и британских офицеров. За каждым креслом стояли два ливрейных лакея, ещё больше слуг сновало вокруг стола.