Дивова и Катенька горячо обсуждали новый наряд Нарышкиной, сходились во мнении, что лучше было бы не два ряда жемчугов, а один.
– Как купчиха какая! – поджимала губы Дивова.
Удивлялись, почему такой куцый канзу.[162]
– Как у девчонки! Я бы своей внучке не решилась сделать! – говорила Екатерина Ильинишна.
И строили догадки, сколько тысяч франков стоит эта бесспорно чудесная кашемировая шаль.
Пришел поздравить Михаила Илларионовича старик Дмитревский. Он говорил по-русски.
– Катерина Ильинишна, как это вы допускаете, что Михайло Ларионович так долго любезничает с Марией Антоновной? – спросил, шутливо подмигивая, Дмитревский.
– У мужчин считается хорошим тоном быть обязательно влюбленным в Марию Антоновну, – наклонившись к Дмитревскому, вполголоса ответила Кутузова, но, поймав недовольный взгляд мужа, прибавила в тон Дмитревскому: – Впрочем, это старая привязанность Миши. Пусть он сам скажет.
– Да, я всегда говорю: Мария Антоновна – ангел. Я боготворю женщин только потому, что Мария Антоновна – женщина, – повторил Кутузов по-русски ту же фразу, которую несколько минут тому назад сказал по-французски Нарышкиной.
Кутузов держался с достоинством, не имел вида «опального» полководца, не прибеднялся, не жаловался никому на свою незаслуженную обиду. И от этого еще резче подчеркивалась вся мелочность предвзятого отношения императора Александра к уважаемому, заслуженному полководцу.
Все поздравляли Михаила Илларионовича со славной победой, с возвращением к родным пенатам, как водится, притворно уверяли, что Михаил Илларионович прекрасно, молодо выглядит.
И Кутузов был хоть отчасти удовлетворен. Получалось так: хотя никто не говорил прямо, но в каждой фразе сквозило: «Император бестактен и глуп, он зря обидел тебя, но ты, Михайло Ларионович, держишься так умно, что от этого только возвышаешься в наших глазах!»
II
Каждый день Михаил Илларионович просыпался с одной и той же мыслью: начал уже войну Наполеон или нет?
Но прошла неделя со дня приезда Кутузова домой, а все еще было тихо, мирно.
Михаил Илларионович пробуждался под певучие крики разносчиков, доносившиеся с набережной: «Ра-аки, ра-аки!» или «Ла-андышо́в, ла-андышо́в!» Он оборачивался к жениной постели. Екатерина Ильинишна – ранняя пташка – уже упорхнула в туалетную, взяв с собою книгу в желтом, как желудь, телячьем переплете, которая всегда лежала на ее ночном столике.
Книга называлась «Дамской врачь», перевел с французского М. И. У. медицинского факультета студент Кондрат Муковников.
«Дамской врачь» говорил не только о болезнях «различных возрастов», но и о многих других полезных вещах, например: «о благоприятных минутах исполнять должность брака», «о способнейшем возрасте выдавать девиц замуж».
Екатерину Ильинишну особенно интересовал раздел, называвшийся «Венерин туалет». В нем содержались такие советы: «способ предохранить линяние волосов», «способ выравнивать морщины на лице», «как сделать здоровым и пригожим тело», «как сделать старое лицо наподобие двадцатилетнего».
Вот Катя каждое утро брала эту книгу и уходила в туалетную делать разные «удивительные для лица» белила и мази. И не оттого ли она выглядела моложе своих пятидесяти шести лет?
Михаил Илларионович вставал с постели и открывал настежь окно.
На Неве рыбаки закидывали сети. Низко летали белые чайки. Все дышало безмятежным покоем.
Но на преддиванном столе белело полотнище разложенной географической карты…
Михаил Илларионович звонил в колокольчик. Входил Ничипор помогать барину одеваться: дома, как и на войне, он один прислуживал Михаилу Илларионовичу, хотя в кутузовском доме лакеев хватало.
– Добрый день, ваше сиятельство!
– Здоро́во, Ничипор! Ну, как ночевал? Не хуже, чем под Рущуком?
– Спаты – не воеваты! – весело отвечал денщик.
– Что слыхать в городе?
– Та ничего. Всэ як було.
– Курьера ждут?
– А що им робыты – ждуть!..
У дома военного министерства с утра толпился народ – ожидали курьера из Вильны к князю Горчакову, который замещал Барклая-де-Толли. Это была единственная возможность узнать последние новости.
От курьеров весь Петербург знал, что Александр занят в Вильне двумя своими любимыми пристрастиями – дамами и муштрой.
В Петербурге Александр оставил обеих жен – законную и фактическую: красивую, но надоевшую голубоглазую Елизавету Алексеевну и красивую, но любимую Марию Антоновну Нарышкину, которую свет называл «черноокой Аспазией». Кроме них, император оставил прелестных актрис – Шевалье, Филлис и, как ее продолжали нелепо величать в печати, «девицу Жорж».
Но Александру все было мало.
Ему с детства внушали, что он «ангел», что он красив. Это он помнил, но забывал, что немного хромает и туговат на одно ухо. Он вообще считал себя неотразимым и любовался собою, как Нарцисс. Он с юных лет всюду волочился за самыми прекрасными женщинами и хотел и в Вильне пленять сердца польских дам. Правда, это имело здесь и другую подоплеку: Александр стремился привлечь на свою сторону поляков. Император легко жаловал польских дам во фрейлины, а мужчин в камер-юнкеры.
Он был чувствителен к женскому вниманию и лести и потому рассыпался перед любой польской графиней. Впрочем, это ухаживание такого именитого донжуана не угрожало ни спокойствию их мужей, ни чести самих жен.
«Мне хорошо известно, что в большинстве случаев добродетель дам, пользовавшихся благоволением Александра, весьма редко находилась в опасности», – писал об Александре его друг Адам Чарторыйский, знавший его прекрасно.
А лейб-медики сплетничали по этому поводу об императоре:
– Он воображает о себе, как и во многом другом, больше, чем может!
Император Александр I уделял в Вильне приемам и балам много времени, чего не следовало бы делать накануне войны с таким грозным противником.
Глядя на него, и офицерство вело себя по пословице: «Игуменья – за чарку, сестры – за ковши». Офицеры волочились за кокетливыми польками, пили и играли в карты.
Император Александр I только изредка занимался армией. Его не интересовало, хорошо ли стреляют, умеют ли колоть штыком и окапываться солдаты, достаточно ли в магазинах хлеба и фуража, хватит ли сапог и снарядов. Он беспокоился об одном: по правилам ли «тянут носок», как маршируют. И солдат и командиров Александр оценивал не по делам, а по форме, не по их подготовленности к войне, а лишь по выправке. Лучшей дивизией в армии Александр считал третью Коновницына, потому что на смотру она маршировала исправнее всех.
Александр верил в прусскую догму – фрунтомания батюшки Павла Петровича не умирала!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});