— Кто вам это сказал? — перебил меня крестьянин.
— Девочка, показывавшая мне дом.
— Это просто маленькая глупышка. К тому же вы ведь не хотите снять мой дом, а хотите его купить.
— Вот именно, купить, — подтвердил я нотариусу, — поэтому я прошу вас, сударь, добейтесь, чтобы ваш клиент назвал мне цену.
— О! Во-первых, — произнес крестьянин, — я уже говорил господину Бланшару, что не отдам свой дом дешевле шести тысяч франков, а также… также…
Это было вдвое больше действительной стоимости дома.
Я встал, взял шляпу и откланялся.
— Ах, папаша Дюбуа! — воскликнул нотариус.
При словах «папаша Дюбуа» я вспомнил свой разговор с Грасьеном, женихом Зои.
Видя, что я беру шляпу, крестьянин протянул руки, как бы пытаясь удержать меня.
— Черт побери, сударь! — вскричал старик. — Не бывает так, что цену назначает тот, кто платит!
Я удивился, насколько эта фраза была деловой.
— Послушайте, уважаемый, — сказал я, — арендная плата в размере ста пятидесяти франков предполагает, что дом стоит три тысячи. Я даю вам за дом такую цену — это на тысячу триста франков больше, чем вы получили, продав Жана Пьера.
— Жана Пьера!.. Продав Жана Пьера… — пробормотал папаша Дюбуа.
— Да, вашего младшего сына, которого все звали Кирасиром.
Затем я достал часы и обратился к нотариусу:
— Сударь, сейчас два часа пополудни. Я буду искать другой дом, чтобы снять или купить его, а в четыре снова приду сюда. Если ваш торговец детьми пожелает продать свой дом за три тысячи франков, вы подготовите договор к моему возвращению и я обещаю, что отдам этому дому предпочтение. Если же такая цена вас не устроит, я обращусь к другому нотариусу. Прощайте, сударь, я даю вашему клиенту два часа на размышление.
С этими словами я удалился.
Я был уверен, что папаша Дюбуа уступит мне дом за ту цену, что я предложил. Вернувшись в гостиницу «Золотой лев», я велел оседлать своего коня и отправился на прогулку по живописной дороге, тянущейся вдоль берега Шарантона вплоть до Роз-Море.
Ровно в четыре часа я был у двери нотариуса.
Подозвав какого-то бродягу, я дал ему монету за то, чтобы он посмотрел за моей лошадью, а сам прошел в контору.
Увидев меня, клерк живо вскочил и открыл дверь кабинета.
Я застал метра Бланшара за тем же столом и тем же соответствующим его должности занятием.
— Ну, сударь, как там папаша Дюбуа?.. — спросил я.
— Сударь, папаша Дюбуа согласился, но он просит еще сто франков на булавки для своей маленькой племянницы.
— Я дам ему еще триста франков, — ответил я, — при условии, что эти деньги останутся у вас и вы вернете их девушке с процентами, когда ей исполнится восемнадцать лет или в день ее бракосочетания.
— Папаша Дюбуа очень огорчится, — заметил метр Бланшар с улыбкой.
— Да, я понимаю: он рассчитывал оставить сто франков на булавки себе.
— Это вполне естественно, — произнес нотариус.
— Я не совсем с вами согласен, но это не столь важно. Купчая готова?
— Вот она, подпись продавца уже стоит.
Я взялся за перо.
— Погодите, сударь, — сказал метр Бланшар, — согласно закону, купчая должна читаться по частям, иначе она может быть признана недействительной.
Он прочел мне весь текст документа. Естественно, в нем шла речь о трех тысячах франках.
В то время как нотариус читал, я достал из кармана три банковских билета на общую сумму в тысячу экю и положил их на стол.
Когда чтение было закончено, я подписал договор.
Оставалось рассчитаться с нотариусом.
Его вознаграждение вместе с государственной пошлиной составило восемьдесят франков.
Я дал метру Бланшару стофранковую купюру, оговорив, что лишние двадцать франков причитаются бедолаге, заменявшему нотариусу целый штат.
После этого метр Бланшар хотел вручить мне ключи от дома.
Однако я попросил его оставить их у себя до моего следующего приезда и поклонился на прощание.
Выйдя из конторы, я увидел, что моего коня стережет уже не бродяга, а какой-то ребенок. Когда малыш подполз ко мне на коленях, я хотел взять у него поводья, но он спросил на местном наречии:
— Ента твоя лошадка?
— Да, ента моя, — ответил я, пытаясь подражать ему.
— Чем докажешь? — спросил малыш, прижимая к себе поводья.
Я позвал нотариуса и попросил его заверить сторожа, что лошадь действительно принадлежит мне.
Метр Бланшар подтвердил это, и я вновь обрел своего скакуна. Ребенок же заработал сто су.
— Теперь, — заявил он, — дядя может забрать лошадку, я сдержал обещание.
Я обернулся к нотариусу и сказал:
— Очевидно, этот человечек станет достойным клиентом вашего преемника.
Я вернулся в гостиницу, оставил там коня Альфреда на попечение прислуги и в пять часов выехал в Лизьё в наемном экипаже, следовавшем из Кана.
Через день я вернулся в Эврё, как и обещал своему другу.
X
Две недели спустя я снова оказался в гостинице «Золотой лев».
На этот раз я приехал в Берне на свадьбу Грасьена и Зои. Жених жил здесь у столяра папаши Гийома, обосновавшегося на Большой улице.
Что касается невесты, ее домом было поместье Шамбле, о местоположении которого говорилось выше. (Зоя последовала сюда за своей молочной сестрой.)
Графиня лично занималась туалетом невесты, и именно из поместья должно было начаться свадебное шествие новобрачной.
На триста франков, остававшихся после покупки Жана Пьера, Грасьен заказал обед в «Золотом льве». Супруг г-жи де Шамбле разрешил ей присутствовать на свадьбе, но сам не нашел нужным явиться на праздник, очевидно расценивая это как повинность.
Грасьен явился ко мне, как только я прибыл.
Госпожа де Шамбле и Зоя приехали в Берне накануне дня бракосочетания.
Я договорился с хозяином гостиницы, чтобы он отправил в Жювиньи карету от имени г-жи де Шамбле и привез мать Зои.
Я сделал эти распоряжения, а также попросил передать Жозефине сто франков на мелкие расходы, так как понимал, что старушка жаждет увидеть свою «крошку», как она называла графиню, и после случая со сбором пожертвований сомневался, что графиня сможет доставить своей кормилице такое удовольствие. Одновременно я написал Жозефине, что экипаж прислал ей новый владелец поместья и попросил не выдавать меня — пусть все думают, что мать невесты приехала за собственный счет.
Я смог еще раз повторить старушке все эти указания, так как она прибыла из Жювиньи за час до приезда из Эврё г-жи де Шамбле и Зои.
Таким образом, когда они оказались в поместье, Зоя увидела там свою мать, а графиня — кормилицу.