Читать интересную книгу Багряная летопись - Юрий Андреев

— Если я виноват, товарищ командующий, то вы можете меня расстрелять, — побледнев, ответил Плясунков. — А только смерти я не боюсь. Трижды был ранен, а из боя не выходил. И преданность революции мои полки показали в боях прошлого года и в начале этого года в сражениях за Уральск, а не на параде. Когда комбрига Кутякова ранили, я принял бригаду. Мы кровью истекали, а бригада Ильина нам тогда никакой помощи не оказала. И даже его штабники уговаривали меня оставить Уральск. Но мы город отстояли и врага отбросили на двадцать верст. А на параде Ильин свою бригаду вперед нашей пустил: им почет, а нас в тень! Это ж разве справедливо?

Он остановился, что-то обдумывая.

— Вот на фронте за Уральском и началось. Комиссара нашего нового Горбачева Гаврилу в Самару вызвали и там надолго задержали, а заменять его начал присланный тогда же Семенов. Я, конечно, виноват, поддался ему. Уверил нас, что вы генерал. Посоветовал: вызови его, пусть всем объяснит свой незаконный выговор. Я послушался… Стыдно мне вам в глаза глядеть после вашего доклада. Снимайте, судите меня. Только командиры наши просили объяснить, что бригада наша боевая, упорная. А в обороне мы, конечно, распустились. Грехи свои сознаем, готовы за них ответить. Но только бойцы бригады не виноваты ни в чем.

Фрунзе слушал Плясункова молча, пристально глядя на него. Когда же комбриг с жаром стал защищать свою бригаду, он усмехнулся, встал, положил обе руки на плечи комбрига и горячо сказал:

— Друг дорогой, голова разудалая! Судить мы тебя не будем, снимать с должности тоже. Выйдет из госпиталя Кутяков, тогда видно будет…

Плясунков стоял неподвижно, лицо его неожиданно залило краской, он глубоко и прерывисто вздохнул.

Фрунзе, справившись с нахлынувшим на него радостным чувством, уже спокойно сказал, переходя на официальный тон:

— Что свою вину за развал дисциплины признаете — это хорошо. Завтра вам поможет провести партийное собрание новый комиссар двадцать второй дивизии Андреев. Вашего Семенова я приказал арестовать и провести дознание, почему без суда и расследования он убил командира. Надеюсь на вас, товарищ Плясунков, и доверяю вам. И скажите своим командирам: сиротами ходить не будете. Двадцать пятую дивизию восстановлю полностью, трехбригадной, а Чапаева из Москвы вызовем.

— Товарищ командующий, — хрипло произнес Плясунков, — нужна вам моя жизнь?! Берите!

— И ваша жизнь, и моя, и его, — Фрунзе указал на начальника Чека, — нужны революции, — тихо ответил командарм. — И все мы должны быть сознательными революционерами. Ясно?! Идите!

Плясунков глубоко надвинул папаху, резко повернулся, ударив ножнами по столу, и пошел к дверям. У входа он постоял, снова повернулся:

— Так точно, быть сознательными революционерами! — козырнул и с грохотом вышел.

Фрунзе вздохнул и нажал кнопку на столе, вызывая Сиротинского:

— Ну, так что там утверждает Семенов?

«ГОСПОДИН НОВОЯВЛЕННЫЙ МОНТЕ-КРИСТО»

Ваше благородь! Ваше!.. Ваше!.. — Семка Глиста извивался от волнения. — Да пусти ты меня, хайло! Ну! Глотку перегрызу! — Он вырвался от дежурного надзирателя и взмолился: — Ваше благородь, дозвольте сообщить!

— Да он очумел, — оправдывался в дверях надзиратель, — шасть в коридор и прямо к вам.

— Политицкий Фрунзи и морячки со Свеаборга подкоп роють! — взвизгнул Глиста вне себя.

— Что? Где? Говори, скотина, размозжу! — Толстая, как столб, короткопалая рука начальника владимирской тюрьмы сгребла робу на тщедушной груди уголовника.

— Скажу, все скажу, — прохрипел тот, — так что мне насчет сроку скостить, все скажу! Сам вить пришел…

— Сроку? Скостить?! — Страшная рука швырнула как ветошь чахлое, слабое тело в угол к каменной стене.

Раз за разом указательный палец стал вонзаться в кнопку круглого звонка: «Тревога!.. Тревога!.. Тревога!..»

Грохоча подкованными каблуками, тяжелыми прикладами, ножнами, обрушилась вооруженная команда в каменный подвал с зарешеченными окошками — столярную мастерскую. С ходу набросившись на рабочих, надзиратели кулаками и сапогами враз забили их — всех шестерых — в угол и выставили штыки.

Бледный от предчувствия непоправимой беды, стоял впереди морячков-бунтарей Фрунзе, заложив за спину руки с точильным бруском.

Зеркально начищенные тупоносые сапоги начальника тюрьмы показались на ступеньках, рядом с ними семенили стоптанные опорки уголовника. Глазки Глисты безразлично скользнули по лицам «политицких» и нырнули к угловому верстаку.

— Должно, тама, — указал он пальцем.

— Пахомов, Епифанов, Рытов, ну! — Вместе с охранниками начальник тюрьмы навалился на верстак, и все вместе они чуть не повалились: тяжелый стол откатился неожиданно легко, под ним чернела круглая дыра глубокого лаза, уходящего вертикально вниз, сквозь массивную кладку фундамента.

— Ух вы! — Синея от удушья, разрывая на себе воротничок, начальник тюрьмы шагнул к заключенным. Его рука слепо шарила по верстакам. Вот она ухватила неошкуренную еще ножку табурета, свирепея от безмерной ненависти, он что силы рубанул ею, куда придется: лишь бы услышать хруст сломанной кости, лишь бы почувствовать под рукой что-нибудь живое… Вот он, белый крутой лоб этого мерзавца, этого двукратного смертника, которого лопоухие судьи почему-то не смогли затолкать в уже намыленную петлю.

Рраз! Но что это? Молниеносным ударом бруса Фрунзе парирует деревяшку, вторым движением тут же бросает ее на пол.

— Что? Нападение?.. — Короткопалая рука начала шарить по толстой желтой кобуре. И тотчас тугие, крепкие плечи морячков оттерли Фрунзе назад. Охранники бросились на заключенных.

— Прекратите издевательства! — гневно выкрикнул Фрунзе. — Вы за все это ответите!

— Отвечу? Отвечу? — Не находя слов от ярости, начальник тюрьмы пытался через спины своих столпившихся подчиненных, оттаскивая их за шиворот, добраться до отбивающихся бунтовщиков.

— Ваше благородие, полторы сажени вглубь, сажен пятнадцать вдоль. Так что до самой наружной стены уже дорылись. — Голос Глисты звучал возбужденно от радости. Семка торчал из лаза, головка его качалась невысоко над полом. — Если б не я, вполне могли б завтра поутикать, а, ваше благородие?

— Отставить! — зычно скомандовал начальник.

Охранники, возбужденные избиением, отступали медленно, неохотно.

Моряки, плотно сгрудясь вокруг Фрунзе, стояли слитной группой.

К начальнику вернулось философское настроение: в конце концов беда миновала, зачем горячиться?

— Второй раз пытаемся? — небрежно спросил он у Фрунзе. — Ничего вас не учит, э?

— Разве же не учит, господин начальник? — дерзко ответил Фрунзе. — Как видите, на этот раз лаз шел гораздо глубже. Теперь бы не обвалился. Если б не эта гнида… — Он кивнул в сторону Семки.

— Еще оскорбляють. — Тот злобно отвел глазки.

— Н-да. Так сколько же лет вам, господин новоявленный Монте-Кристо? Двадцать шесть? Так вот запомните: двадцать семь отмечать не будете! Врач говорит, чахоточка у вас наблюдается. Ну да еще бы: сколько же это месяцев вы соизволили в мерзлой земельке ход скоблить? Три-четыре? Да-с, чахоточка! Ну, а я вам помогу-с по мере своих слабых сил туда и насовсем переселиться.

— Ну, что стоите? — заорал он на охранников. — В кандалы это быдло, в ручные да в ножные, и в карцер их на десять суток! Да воды не давать, чтоб не потели на морозце, хе-хе-хе!

— А ведь время переменится, и вам этого не забудут, — пристально глядя на него, сказал Фрунзе. — Всё вспомнят!

Круто повернувшись, начальник тюрьмы пошел к лестнице.

— Ваше благо… Ваше… — Глиста начал торопливо выбираться из лаза. — А как же я? Срок-то мне скостить?.. А?!.

— И двадцать седьмой встретим, и все другие годы, сколько положено, проживем… А вот ваша звезда, господин палач, пошла к закату! Это уж точно, — звонко крикнул вдогонку тюремщику Фрунзе.

20 февраля 1919 года

Самара

— Здравствуйте, Михаил Васильевич! — воскликнул еще от дверей Куйбышев. — А мы тут без вас уже скучать стали!

— Да уж я знаю, работы у вас не было, от скуки пропадали. — Фрунзе с улыбкой вышел из-за стола и направился к Куйбышеву и Берзину — члену Реввоенсовета. — Ну, что у вас хорошего? Что новенького в Самаре? Как идет партийная мобилизация?

Они втроем сели на диван.

— Из Петрограда и Москвы идут к нам эшелоны с добровольцами, — ответил Куйбышев. — Сколько людей прибудет, пока, правда, еще неясно. А здесь, в Самаре, мы начали создавать армейские резервы, уже скомплектован запасной полк. По общей мобилизации мы получили около трех тысяч, партийная дала сто пять человек. Ну и, кроме того, почти завершили комплектование рабочих полков без отрыва от заводов. Бойцы вооружены, проходят военную подготовку. Выделены дежурные подразделения.