больше руководить и управлять. Денег я заработала достаточно. Буду просто жить. Для себя и для детей.
– Извини, Агнета, но, мне кажется, ты не сможешь просто сидеть дома, жарить котлеты и смахивать пыль со своих кубков и наград. Тебе слишком тесен фартук домохозяйки и слишком скучен образ правильной мамочки-домоседки.
– Ты права. Но я не собираюсь ограничиваться фартуком. Знаешь, я пошла учиться на судостроительный, хотя всю жизнь мечтала шить театральные занавеси.
– Какие ещё занавеси?
– Ну, те самые, что открываются и закрываются до и после спектакля! – улыбается Агнета. – Если серьёзно, я в детстве хотела стать театральным декоратором. И сейчас самое время вернуться к своей детской мечте! Как ты думаешь?
– К мечте возвращаться никогда не поздно. У тебя получится. – Я вкладываю в свой ответ всю убеждённость. – Уверена в этом!
– У меня получится, я знаю, – эхом отзывается подруга.
Мы взваливаем рюкзаки на спины, разбираем посохи и палки и привычным порядком – Ева с Ежи впереди, мы с Агнетой за ними – продолжаем свой путь. После ста двадцати километров организм полностью вработался в походный режим, спина освоила вьючную функцию, плечи окрепли, ноги привыкли к нагрузкам, а бёдра и ягодицы приобрели ту искомую упругость, которую так трудно было достичь прилежными занятиями в фитнес-клубе. Появились силы не только преодолевать километры, но и смотреть по сторонам, замечая мелочи и детали, на которые раньше не хватало внимания и сил. Вот развесистое дерево дикой шелковицы, усыпанное сочными чернильными ягодами, а на нём – смешная птица с крючковатым клювом. Монашка в коричневом одеянии гонит хворостиной гусей. На обочине дороги, в жидкой тени тощей акации дремлет пилигрим, положив голову на полупустую котомку. Его сторожит чуткая поджарая собака с розовой тряпкой языка. Солнце печёт нещадно, но и оно к вечеру устанет, оставив за собой растрескавшуюся землю, нагретые камни и налитые виноградные гроздья…
* * *
…Лос-Аркос. Бархатистая музыка берёт в плен сразу, как только переступаешь порог церкви Санта-Мария. Густые звуки органа обволакивают тело, заставляя присесть на ближайшую скамейку, чтобы обратиться в чистый слух. Аккорды и арпеджио заполняют пространство, переливаясь от края до края, вовлекают в гармонию нотных водоворотов и взмывают ввысь под стрельчатые своды. Басовые вибрации осязаемы всей кожей, а высокие ноты проникают в оголённый нерв сердца. Мелодия соединяет небо и землю, рай и ад, свет и тьму… Орган вздыхает то мощно и грозно, то тихо и жалостно. Он очень старый – более двух веков, но это не мешает ему и сегодня погружать прихожан в особое состояние парения, телесной невесомости. В такие мгновения душа освобождается от деспотичной власти ума, от тесной клетки тела и летит легко и свободно к небесным сферам. Или куда-то ещё дальше…
Когда последние аккорды смолкают, послезвучие эхом раскатывается в гулкой долине нефа и окончательно замирает среди распятий и цветов. Начинается месса. Слов я не понимаю, да это и не нужно – главное я услышала…
После службы падре приглашает пилигримов и местных прихожан во внутренний дворик – там уже накрыт скромный стол с вином и сыром, молоком и печеньем. К нам присоединяются и служители, включая старенького органиста в толстых очках. Все вместе мы разделяем вечернюю трапезу – такова здешняя традиция. Струится тихая неспешная беседа о высоких материях и мирских делах. Те, кому языковой барьер мешает включиться в общий разговор, с интересом вслушиваются в рокот испанской речи, наблюдают за живой мимикой и жестикуляцией испанцев.
– Падре, а как вы относитесь к вину? – задаёт вопрос молодой паломник, подливая себе в стаканчик из запотевшего кувшина.
– Вино – кровь Господа нашего, – вскинув бровь, отвечает священник, – но нельзя христианину превращаться в вампира. Думаю, каждый может выпить ровно столько вина, сколько своей крови он готов отдать.
Любопытный комментарий! Мы с Агнетой переглядываемся и решаем, что свою порцию вина, эквивалентную объему донорской крови на сегодня, мы уже выпили, а потому налегаем на молоко с миндальным печеньем. К задавшему вопрос пилигриму подходят два взъерошенных товарища. Пошептавшись, все трое покидают пределы патио, видимо, не решаясь в стенах храма нарушить озвученную падре рекомендацию относительно дозволенной дозы спиртного. Постепенно рассасывается и остальная компания – завтра рано вставать.
Битва при Клавихо
Сансол, Торрес-дель-Рио, Виана… Дорога до Логроньо довольно однообразна – сплошные поля и бесконечные виноградники, ровными рядами упирающиеся в невидимую точку горизонта, – но интересна и познавательна с точки зрения начинающего живописца. Классическая перспектива, по которой можно изучать азы пространственной композиции. Рассматривая на просвет виноградный лист, разбирая оттенки земли и лозы, легко постичь тонкости колористики, а наблюдая переход от контраста дня к мягкой приглушённости вечера – освоить технику передачи светотени. Живая и наглядная хрестоматия для пейзажиста.
Среди пилигримов идёт художница из Словении Даниэла, которая помимо рюкзака тащит на себе увесистый этюдник с красками. Я не раз видела её примостившейся возле моста или часовни и увлечённо пишущей быстрые этюды. Вот и сейчас, сбросив рюкзак наземь, торопливыми взмахами кисти Даниэла пытается запечатлеть переменчивую игру закатных лучей, запутавшихся в тяжёлых янтарных гроздьях. Мы с Агнетой замираем поодаль, осторожно заглядывая через плечо художницы. На холсте разбросаны хаотичные мазки густого масла самых невероятных оттенков – таких в природе не бывает! Они смешаны неукротимым воображением живописца, преломлены радужкой его глаз, так и только так видящих действительность. Вот удивительно: приведи сюда дюжину художников – и все их картины будут выглядеть по-разному, непохоже одна на другую, чего не скажешь, к примеру, о фотографиях…
– Красиво! – заворожённо шепчет Агнета.
Даниэла бросает на неё испепеляющий взгляд и резко отворачивается к этюднику. В её движениях сквозит раздражение и неудовлетворённость.
– Кадмия не хватает, – бурчит под нос Даниэла, выдавливая из сморщенного жестяного тюбика бурого маслянистого червяка, и лихорадочно смешивает его в общем пятне на дощечке. Потом отходит на пару шагов и придирчиво рассматривает полученный оттенок. Снова смешивает.
Мы молча наблюдаем за муками творчества, отойдя на безопасное расстояние. Художница ворчит и сокрушённо вздыхает, вытирая кисть о замусоленную тряпицу. Раскидав вокруг себя тюбики, она перебирает их составы и никак не может добиться нужного результата. Мы – терпеливые наблюдатели, докучливые зрители – переживаем вместе с ней. Наконец с облегчением вздыхаем, когда на лице Даниэлы вспыхивает удовлетворённая улыбка. Она садится на сухую землю и закуривает сигарету. Жадно затягивается, бросая нежный материнский взгляд на только что рождённую картину…
То, чего другие достигают (или думают, что достигают) простым щелчком фотоаппарата, Даниэла добивается отчаянным напряжением сил, мобилизацией всех своих творческих и