Во время рассказа Коченогий то бледнел, то краснел.
Гастролер продолжал:
— Дохтарша лежала, как мертвая, а подколотая упала на скамью и тихо стонала… Тогда вы посоветовались промеж собой, вы, мужчины… сняли с убитой сапоги и надели их на пьяную, которая была в одних чулках, и нож спрятали ей за чулок… Оторвали ушко и бросили… и ушли… Я затих… Потому знаю, как бы со мной поступили… Долго лежал я… Наконец слышу, пьяная встает, копошится… Я подполз ближе и вижу, она глядит на ноги и ухмыляется — не поймет, откуда у ней сапоги… Хвать за чулок, а там что-то твердое… Она пощупала и ничего, только пожала плечами… Вдруг она услышала стон и, не понимая, в чем дело, но по видимости испугавшись — кинулась в другую сторону… Остался я один… Ну, думаю, скверно, коли меня поймают тут в саду… Еще на меня взвалят. Я дралка, да через забор… а как убегал, нагнал пьяную… она водку пила, да все грозила в сторону, все не могла успокоиться в ревности…
А потом нас с тобой свело в ночевке… Я теперь твою тайну знаю и хочу, чтобы ты откупился…
Коченогий угрюмо молчал.
— Кто это — приколотая-то? Из основных?
— Нет, — отвечал Коченогий, — она появилась недавно, лет пять. Красивая была, молодая; да в пять лет состарилась, поседела, в старуху обратилась…
— Кто же она такая?
— А не знаем; как показалась посередь нас, так словно образованная и непорченая… и все водку пила, заливала — страсть! Бывало, стаканчик выпьет и пьяна… а там все больше и больше, а потом лущила, как воду… Гулящая была, как никто…
Коченогий говорил, а сам незаметно ближе подвигался к гастролеру.
Тот, ничего не предвидя, сидел спокойно. Вдруг Коче-ногий накинулся на него, схватил за горло и начал душить. Гастролер разом обессилел и начал хрипеть… Коченогий все крепче и крепче давил его и наконец увидел, что тот мертв. Коченогий огляделся кругом — было пусто… Он схватил за ноги удавленного, как хватал убитую им женщину, и поволок к воде… Ошарив предварительно карманы жертвы и не найдя в них ничего, кроме пуговицы, он толкнул его в воду, а сам быстро стал удаляться от места преступления. Он себя чувствовал легко, он избавился от свидетеля, а те — свои, те не скажут, те знают, что я, чуть что, и их припутаю. Коченогий начал хохотать. Он схватился за живот, спазмы схватывали его. Да, ему было весело. Он шел и ему вдруг непреодолимо захотелось узнать, что стало с удавленным. Он шел по берегу, а затем повернул на мост, подошел к перилам и стал вглядываться… Ему казалось, что у того места, где он столкнул убитого, только немного дальше, что-то чернелось в воде — точно голова человека…
Не успел Коченогий хорошенько вглядеться, как его окрикнул мостовой сторож:
— Чего стоишь?! Отойди от перил!
Коченогий вздрогнул и быстро пошел к берегу. Затем вошел в Ц — кий сад и уселся на скамейку. Он был сыт, пьян и нос в табаке и не было его… таинственного свидетеля.
Затем он встал и пошел. Он все ускорял и ускорял шаги. Наконец побежал быстрей и быстрей и бежал, пока хватило духу, а там остановился, бросился на землю и заснул, как мертвый…
Глава VI
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДСТВИЯ
Следующим свидетелем был вызван Коченогий.
Он держал себя развязно, смотрел наивными глазами и представлялся глубоко оскорбленным, когда ему казалось, что следователь ловил его и подозревал в совершении убийства. По виду, более невинного, более непричастного к делу человека трудно было найти. Он отрицал все и даже вообще свое присутствие в г. Киеве. Он, как опытный босяк, запутывал, заметал след. Указывал, что он не прописан в г. Киеве, а что в то время жил в «Одессте», что могут навести справки; справки навели и оказалось, что действительно Коченогий был прописан там.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Следователь порылся в бумагах и спросил Коченогого:
— Кто был ваш отец?
Коченогий замялся. Он не ожидал этого вопроса и только после некоторой паузы отвечал:
— Хорошо не помню. Говорят, — купец. Говаривали мне.
— Вы грамотный?
— Грамотный.
— Напишите что-нибудь, — предложил следователь.
Коченогий исполнил. Он писал быстро, грамотно, толково. Следователь посмотрел и спросил:
— Где вы учились?
— В Одессте, — отвечал Коченогий.
— Кто давал вам средства учиться?
— Родитель, — брякнул Коченогий.
— Как же вы говорите, что не помните вашего отца, а помните, что он вас образовывал?
Коченогий молчал.
— Я вам напомню, кто был, по собранным сведениям, ваш отец…
Коченогий навострил уши. Ему, видимо, было очень интересно, что скажут по этому поводу…
— Ваш отец, — продолжал следователь, — был по прозванию Чумак, известный разбойник. Он был три раза ссылаем в Сибирь, три раза бежал и в третий раз от старости и усталости замерз, был найден и признан.
— Царство ему небесное, — набожно крестясь, произнес Коченогий. — Ну что ж, если вам известно, кто был мой родитель, отрицать не стану. Только до меня это вовсе касаться не может. Родитель мой был душ погубитель, это верно, а я человек скромный, судьбою забитый — канареек развожу и петь их обучаю. У родителя моего душа, может быть, жестокая, а у меня тихая, ровная, Божье созданье любящая. Мало ли, вон мой родитель, это верно, бывало, целый обоз чумаков передушит, силища была страшенная, да сам впереди обоза пойдет, да и приговаривает: «Цоб-цобе». Пригонит волов с хлебом или с чем другим в город, запродаст и запьет; нам с маменькой денег пришлет на прожитие, на мою науку. Маменька у меня была дама благородная, только раз один барыню помогала схоронить, как ее придавил родитель, а то, ни Боже мой, все благородными делами занималась: красивых девушек содержала, а теперь померла. Я, господин следователь, прежде ходил как барин, как родитель да маменька мне помогали, а как скаюкнули — тут мне и капут пришел… Душа у меня мягкая; их делами я заниматься не могу, и пострадал за доброту. Нешто канарейками прокормишься?! Вот и теперь за их грехи меня тягают. Мол, родители таковы и сын не лучше, а это оскорбительно. Бос я, гол, на теле отрепье, да душа у меня христианская. Беден я, и заступиться нет кому, вот и тягают…
— А где вы жили три года назад?
Коченогий опять навострил уши…
— Что же вы молчите?
Коченогий кашлянул и опять после паузы начал:
— Жил я в Одессте…
— Где ваша была квартира?
— Квартира? — переспросил Коченогий…
— Да.
— Н-да, собственно, в тюрьме… Тоже неповинно заподозрен в посягательстве на невинность, да выпущен за неиме-
нием улик. Видите, г. следователь, сколько нашему брату, бедняку, терпеть напраслины приходится. Я канареечник и вдруг такой грех; нешто возможно?! Все напраслина, подвох, зависть…
— В чем же вам могут завидовать? — не вытерпев наглости, спросил следователь.
— В чистоте душевной, — не моргнув глазом, отвечал Коченогий…
— Ну хорошо, — невольно улыбаясь, якобы согласился следователь. — А где вы жили пять лет назад?
— Это к делу не относится, — довольно грубо оборвал Ко-ченогий. Мало ли что?! Голодный был, украл и попался. Отсидел. Мало ли от нужды что натворить можно. Все же я не убийца, рук своих кровью не пятнал, заповедь «Не убий» помню и делу этому, — сторонний человек. Как прежде, так и теперь скажу: убитую встречал частенько, лет пять-шесть сподряд. Прежде она больно красива была и даже вообразить невозможно, что из такой красавицы — такие ошметки стали, а с ей я в связи не был и убивать мне ее ни к чему… Сами порассудите, для чего мне ее подкалывать? Грабить, что ли? Али ревность? Г. следователь, да этакую нешто можно ревновать? И за кого же вы меня считаете! Главное — не был я в Киеве, а был в Одессте. Кули таскал с углем на пароходы. Изволили наводить справки, так и было. Больше что же я могу сказать? Мое дело чистое, человек я честный; а за правду во всякое время пострадать можно.