Читать интересную книгу Андрейка - Григорий Свирский

Барри шагнул к двери, снова вернулся к решетке, разделявшей их:

-- Эндрю, я не бандит! Я хотел сыграть свои роли, всего только! Мечтал поставить мюзикл. Без рока, но и без опереточных слюней. Сделать ленту. Для Кэрен. Для себя, да и для тебя тоже. В Голливуде мне сказали: хочешь -делай! Клади три миллиона долларов и кинозвезду, на которую пойдут все... Мы обошлись бы без Голливуда и даже без трех миллионов, не так ли? Но меньше полутора миллионов -- что можно сделать?! Я собирал деньги, как Гобсек... Я хотел состояться, Эндрю, дорогой мой Эндрю. Как я хотел состояться!

Андрейка снова всхлипнул, морща нос и смахивая слезы. Когда он отнял ладонь от лица, Барри уже не было...

На обратном пути снег закрутил сильнее. Какую-то машину развернуло, в нее врезалась другая. Желтые и красные огни полицейских машин мигали тревожно. Подъехала "скорая помощь", какую-то девушку положили на носилки, увезли...

Тогда лишь автомобильный поток чуть тронулся. Андрейка в своей легкой курточке из пластика закоченел. Мистер Майкл Робинсон услышал, как у Эндрю стучат зубы. Включил отопление.

Когда Андрейка отогрелся, щеки порозовели и поведал про встречу с Барри, Майкл Робинсон сказал ему то, что собирался сказать давно:

-- ... У тебя, Эндрю, в жизни только один выход -- рвануться вперед пушечным ядром. -- Разъяснил обстоятельно, тем более что машина больше стояла в потоке, чем ехала: -- ... Канадец-школьник, живущий в семье, может преуспеть и при балле в семьдесят... Не в медицину, так в инженерию -куда-либо попадет... Ты -- только при балле девяносто пять. Не менее! Только в этом случае ты получишь стипендию, деньги на все время учебы. Это нелегко. Большая конкуренция. Но лишь в этом случае ты сможешь бросить все эти "Мак Дональдсы" и прочие забегаловки, где ты после школы жаришь эту вонючую картошку. Рванешься ядром, и лишь тогда в этом мире, где хорошим тоном считается ничего не замечать, тебя, возможно, заметят. Возможно...

9. "BEING COOL!"

Но пока ничто не предвещало радужных перемен. Все зимние каникулы Андрейка проработал в "Мак Дональдсе" -- "самом лучшем ресторане", откуда он в свое время удрал от конной полиции. Утром он надевал синюю робу. Синюю пилотку, черную обувь, черные носки. Являлся на кухню, вдыхая привычный запах свиной тушенки, слабый, но хорошо ощутимый. И становился за плиту. Здесь было его рабочее место. Картошка приходила в пластиковых мешках мороженая, часто с "глазками". Мешки не тяжелые, по четыре килограмма. "Глазки" выколупывать некогда. Канада -- богатая страна, картошка с "глазком" -- в мусор... От электропечки лицо Андрейки становилось красным, воспаленным.

Он работал, как автомат. Один пластиковый мешок на четыре сетчатых корзины. Туда же растопленный свиной жир. И -- на нагретый железный стол. Картошка готова, звенит будильник. Теперь разбросать ее по кулькам -- и вся игра.

"Микояновские котлеты" (так он называл "хамбургеры") делал не он, не доверяли...

Когда посетители редели или исчезали вовсе, Андрейка придерживал будильник -- на минуту-две, чтоб не вздумал подымать панику... В готовом виде "френч фрайз" -- жареную картошку разрешалось сохранять лишь пять минут, затем -- в мусорное ведро. Китаянка -- кандидат в начальники-"менеджеры", -- учила: "Better waste than wait" . Андрейка не спорил. Три замечания китаянки, и ты вылетишь с работы со сверхзвуковой скоростью. К вечеру у Андрейки болела спина, голова была раскалена, как плита. Сил хватало, и то не всегда, лишь на томик Лермонтова: "... И дерзко бросить им в лицо железный стих, Облитый горечью и злостью... " На учебники смотреть не мог. Даже к флейте прикасался не часто...

Весна началась со спортивных состязаний. Стадион в школе -- хоть международные игры устраивай! Десятки прожекторов освещали голубым светом девчушек, игравших в бейсбол. Андрейка заглянул "на огонек". Дождило, но не сильно. Толстушка в железном нагруднике и маске, отбивая мяч длинной палкой, боялась его, поворачивалась боком. Один из мячей залетел за ограду. Андрейка потянулся к нему. Не мяч -- сырой камень. Не дай Бог, попадет в голову...

Биту взяла невзрачная, очень худая девчонка. Руки тонкие, а лицо такое бескровно-серое, которое редко встретишь у канадских школяров... Где он ее видел? Она кидалась на мяч с битой в руках, как кидаются спасать человека. Гибкая, верткая, как она изобретательно выжидает мяч, словно предвидя, куда его изо всех сил швырнут... То присядет, то встанет, покачивая биту... Она отбивала самые страшные подачи.

И однажды мяч рикошетом врезал ей по ноге. Чуть выше колена выступил круглый и черный кровоподтек. Он бы, Андрейка, по крайней мере, скривился от боли. А у девчушки даже мускул на лице не дрогнул. Не принято, видно, показывать свою боль.

Она неторопливо сняла железный нагрудник и перчатки, а затем отшвырнула ненужную теперь биту куда дальше, чем полагалось, -- вот когда прорвалось ее состояние!

Андрейка подошел к ней, воскликнул простодушно:

-- Ой, ты мне нравишься! -- И застеснялся, спрятался за чью-то спину. И все же не ушел, выждал, когда вокруг никого не было, познакомился. Она протянула худющие, в земле, пальцы:

-- Нэнси!

Андрейку как холодом пронизало: "Нэнси, которую бросили шести месяцев отроду?"

-- Нэнси! -- воскликнул он, когда она пошла к выходу. -- Увидимся позже... Ладно?

Андрейка не выходил из библиотеки неделями. Иногда звонил Лизетт, чтоб не обижалась, а как-то даже посидел с ней вечером в "Мак Дональдсе", хотя от "Мак Дональдсов" ее мутило...

Искал Нэнси. По всем классам. Как в воду канула...

Однажды после весенних каникул библиотекарь позвал его к телефону. Лизетт спросила раздраженно:

-- Тебе нужно, чтоб у тебя было "сто"?

-- Что-то вроде этого.

-- Ты же не "сквеар" . Ты -- мой парень. Зачем тебе это... Слушай, ты нашел другую...

Андрейка, после долгого молчания, решился:

-- Да, я нашел другую.

В трубке прозвучало растерянное, горестное:

-- Как это мне раньше не пришло в голову! -- И телефон: пи-пи-пи...

"Все-таки я жестокая сволочь, -- сказал себе Андрейка. -- "Сквеар" с Москвы-реки".

На другой день Лизетт заглянула в библиотеку. К "Андрэ" не подошла, но уйти, видно, не было сил. Стояла, переминаясь с ноги на ногу, так долго, что он, не подымавший головы от учебников, увидел ее. Не увидеть, правда, было трудно: окно в полстены. Лизетт стоит как пришибленная, на глазах слезы.

Сгреб книги в кучу, сдал и бросился к ней. Они обнялись.

-- Андрэ, сегодня у меня "парти"... Предки укатили в Штаты. На две недели... Что? Там не будет ненавистных тебе пижонов с бобрами и крокодильчиками. Там будут друзья Гила. И, значит, мои... Кто такой Гил? Там ты познакомишься с ним.

... Андрейка вошел в кирпичный, английского стиля, дворец "предков" Лизетт и, к своему удивлению, увидел несколько рослых "лбов" из "музыкального ящика", которые его били.

Андрейка поднял руку, прося тишины. Не сразу, но все же успокоились.

-- Я хочу сделать официальное заявление, -- сказал он тоном дипломатического представителя: -- Архипелаг Гулаг придумал не я. Война в Афганистане -- это тоже не я!

Таким хохотом взорвалась гостиная, что даже огромный "маг", надрывно кричавший что-то, перестал быть слышен.

Один из "лбов" подошел к Андрейке, похлопал по плечу, мол, ты свой, не сомневайся.

Лизетт поколдовала около "мага". Теперь он негромко исполнял "рок" Пресли. Вкрадчивый и как бы изнемогающий от разлуки баритон умолял "love... love... love... "

Затем вернулась к своему Андрэ, зашептала на ухо:

-- Вот Мишель, моя лучшая подруга. Видишь, у окна...

У бокового окна стояла невысокая пухленькая девчонка в джинсах. Голова -- разлохмаченный перманент. Длинная челка доходит до переносицы. Глаз не видно. "Собачья прическа", -- подумал Андрейка. На ноге у Мишель "бондана" -- платок. Не обычный платок. А пестрый, мексиканский, свернутый поуже. Мексиканскую "бондану" на голове -- видел, на руке -- видел. На ноге -никогда.

-- Мишель гордая, поэтому у нее "бондана" на ноге, -- пояснила Лизетт.

-- У вас своя система ношения орденов? -- весело спросил Андрейка.

-- Тут нет ничего веселого! -- возразила Лизетт.

Мишель стояла молча, чуть разведя руки, ладонями вперед. Словно говорила: "Ну, что я могу поделать".

И трех минут не прошло, как Лизетт поведала Андрейке всю историю своей лучшей подруги, которую мать выгнала из дому...

"Чего она от меня хочет, и зачем мне все это знать?" -- тоскливо подумал Андрейка, но объяснение не заставило себя ждать:

-- Теперь ты видишь, детей в Канаде бросают и шестимесячными и десятилетними, а китайцы швыряют даже грудных на помойку. Так что, пожалуйста, не считай себя выдающимся исключением. Бросили в пятнадцать... Подумаешь! В Канаде бегут все, кому не лень. Не будь зазнайкой!

Андрейка не возражал, он искал глазами Нэнси. "У нее, конечно, нет времени ходить на парти".

Худенькая Нэнси появилась часа через два. У нее сидел на боку, почти под мышкой, годовалый ребенок. Ее тут же обступили и белые, и цветные подружки. Каждой хотелось погладить ребенка, потискать его.