везла повозка, обитая тканью, трясущаяся по каменной мостовой. Некоторое время спустя мое терпение кончилось, и я попытался пошевелиться, но ящик оказался слишком узким. Я не мог поднять рук, чтобы освободиться (они были сложены на груди); я прислушивался и хотел позвать на помощь, но не сумел издать ни звука. Я слышал топот лошадей, везущих меня, и дыхание кучера. Затем до моих ушей долетел скрип, будто кто-то открыл оконную раму. Я сумел немного повернуть голову и понял, что могу смотреть не только через крышку ящика, но и сквозь стекла по бокам затянутой черным повозки. Я видел дома, тихие и пустые. Они казались темными и мертвыми, все, кроме одного. На первом этаже того дома было открыто окно… девушка в белом смотрела на улицу. Это была ты.
Тэсси отвернулась от меня и облокотилась на стол.
– Я видел твое лицо, – закончил я. – Мне показалось, ты очень горевала. Мы проехали мимо и свернули в узкий переулок. Внезапно лошади остановились. Я все ждал, зажмурившись, силясь уловить какой-нибудь звук, но вокруг было тихо как в могиле. Казалось, проходили часы, нарастало ощущение жути. Вдруг я ощутил чье-то присутствие и открыл глаза. Я увидел белое лицо кучера катафалка, взирающего на меня сквозь стеклянную крышку гроба.
Горький плач Тэсси оборвал мой рассказ. Она дрожала как осиновый лист. Я понял, какую глупость совершил, и попытался загладить вину.
– Полно, Тэсс, – проговорил я. – Я просто хотел показать тебе, какое влияние твоя история может иметь на сны другого человека. Ты ведь не думаешь, что я действительно лежал в гробу? Чего ты дрожишь? Разве не ясно, что твой сон и моя беспричинная неприязнь к безобидному церковному сторожу переплелись в моем разуме, едва я уснул?
Она уронила голову на руки и разрыдалась так, будто я разбивал ей сердце. Каким же идиотом я оказался! Однако этого было мало: собираясь побить рекорд собственной глупости, я подошел к Тэсси и обнял ее.
– Тэсси, милая, прости меня, – продолжил я. – Я не думал, что эта чушь тебя напугает. Да, ты слишком чувствительна, но ты же настоящая католичка, а значит, не можешь верить снам.
Она сжала мою ладонь и склонилась ко мне на плечо, все еще дрожа.
Я гладил ее по голове и утешал как ребенка:
– Забудь, Тэсси, посмотри на меня и улыбнись.
Она медленно открыла глаза и встретилась со мной взглядом; он испугал меня, и я принялся убеждать ее снова:
– Не глупи, Тэсси, ты же не думаешь, что эти сны повредят тебе?
– Нет, – сказала она, но ее алый рот дрогнул.
– Тогда в чем дело? Ты боишься?
– Не за себя.
– Значит, за меня? – весело поинтересовался я.
– Да, – прошептала она, едва слышно. – Я… я люблю тебя.
Я рассмеялся, но, когда понял, что именно она сказала, осекся и застыл, будто превратившись в камень. Это было величайшей глупостью. За миг, пролетевший между словами Тэсси и моей реакцией, я нашел тысячу возможных ответов на ее невинное признание. Можно было отшутиться, сделать вид, что не понимаю ее, пожаловаться на слабое здоровье или объяснить, что не верю в ее любовь. Впрочем, сердце оказалось быстрее мысли, а чувство вины явилось следом и слишком поздно. Я поцеловал ее в губы.
Тем вечером я, как обычно, прогуливался по Вашингтон-Сквер, обдумывая прожитый день, пока наконец не принял решение. Назад пути не было: я смотрел в лицо грядущему. Меня трудно назвать хорошим и хотя бы честным человеком, но я не хотел лгать себе и Тэсси. Любовь всей моей жизни покоилась в залитых солнцем бретонских лесах. Умерла ли она? Надежда кричала: «Нет!» Три года я прислушивался к ее голосу, три года ловил звук шагов у дверей. Неужели Сильвия забыла меня? «Нет!» – кричала надежда.
Итак, я не считал себя положительным героем, но не был я и опереточным злодеем. Мне нравилась веселая, бездумная жизнь, полная наслаждений, хотя порой приходилось горько жалеть о последствиях. Мою единственную страсть, не считая живописи, исчезнувшую на время или утраченную навсегда, хранили леса Бретани.
Было слишком поздно винить себя в случившемся. Неважно, что явилось причиной: жалость, желание утешить или удовлетворенное, торжествующее тщеславие. Менее всего мне хотелось ранить невинное сердце, а значит, оставался единственный путь. Огонь страсти и глубина чувств, которую я со всем своим опытом не мог и вообразить, вынуждали меня ответить Тэсси взаимностью или отослать ее прочь. Возможно, оттого, что я всегда боялся причинить другим боль, или потому, что мрачное пуританство совсем не в моем характере, я содрогнулся при мысли забыть наш безрассудный поцелуй, да и, по правде говоря, не имел этой возможности: врата ее сердца распахнулись, и наружу хлынул поток признаний. Люди долга, находящие горькую радость в том, чтобы делать других несчастными, противились бы искушению. Я не стал: не посмел. Едва буря миновала, я сказал Тэсси, что ей следовало выбрать Эда Берка и надеть простенькое золотое колечко, но она не слушала, и мне пришло в голову, что раз уж Тэсси решила любить кого-то вне брака, то лучше меня, чем другого. По крайней мере, я буду с ней нежен, и она не пострадает, когда помрачение оставит ее. Я принял решение, хотя и понимал, насколько трудно нам будет. На ум пришел обычный исход платонических отношений, и мне вспомнилось, с каким отвращением каждый раз слышал о таком. Зная, что принимаюсь за дело, почти непосильное для циника, я думал о грядущем, но ни на миг не сомневался – Тэсси в безопасности со мной. Будь на ее месте другая, я не забивал бы себе голову нравственной чушью. Любая девица могла стать моей жертвой, но не она. Я размышлял о будущем и видел несколько возможных исходов. Тэсси либо устанет от этой игры, либо сделается несчастной, и тогда мне придется жениться или оставить ее. Свадьба не принесет нам радости. У меня будет нелюбимая жена, у нее – муж, который не устроит ни одну женщину на свете. Вся моя прежняя жизнь едва ли давала право надеяться на семейное счастье. Если я брошу ее, Тэсси заболеет, но вскоре выздоровеет и выйдет за какого-нибудь Эдди Берка или, напротив, бездумно или намеренно наделает глупостей. С другой стороны, если она устанет от меня, перед ней так или иначе откроются «прекрасные» перспективы: достойный супруг, обручальные кольца, близнецы, квартирка в Гарлеме и бог знает что еще. Прогуливаясь в роще у Арки Вашингтона, я решил, что Тэсси найдет во мне опору, а время само обо всем позаботится. Вернувшись