Спать нам с Олей постелили на веранде. Я неуверенно переминалась с ноги на ногу, когда она вошла в комнату и, не глядя на меня, бросила на кровать ночнушку из полинявшего флиса.
– Мама просила тебе передать, ночи уже холодные.
– Лель...
– Эта рубашка принадлежала еще бабке. Есть семейное предание, что если надеть ее и лечь спать на новом месте, во сне увидишь своего суженого, – перебила она, залезая под одеяло.
– Спасибо, я...
– Давай спать, а? – подруга отвернулась к стене и выключила ночник.
Всю ночь я ворочалась, рубашка путалась вокруг ног и мешала спать. Вместо суженного передо мной мелькали сюрреалистические картины: мы с Димой целуемся, Оля входит в комнату, конец нашей дружбе, я рыдаю, с горя уезжаю на ПМЖ в Израиль, меняю вероисповедание и выхожу замуж за пейсатого Мойшу.
Проснулась от холода, одеяло сбилось в кучу, а подруги рядом не было. В доме стояла тишина, и я, как есть в ночной рубашке, побрела на кухню. Оля стояла у стола и заваривала чай.
– Будешь? – Она достала еще одну кружку. Я кивнула в ответ.
Я грела руки о горячую кружку, над которой вился легкий дымок. Мы молчали. Когда мне на плечи легло что-то мягкое и защекотало шею, я вздрогнула.
– По утрам здесь дикий холод. – Дима наклонился, завязывая в узел концы пледа.
– Кто тебе снился? – вдруг требовательно спросила Ольга..
– Действительно, кто? – Дима ухмыльнулся, видимо, он тоже был осведомлен о рубашке-прорицательнице, сел рядом и по-свойски приобнял меня за плечи.
– Пейсатый Мойша? – робко начала я, глядя в серьезное лицо подруги.
– Ты уверена, что не высокий блондин, с родимым пятном на щеке и шрамом на левой ноге от падения с велосипеда? – спросил Дима, поворачивая к себе мое лицо.
Я покосилась на Диму и его родинку, а потом на Олю, которая внимательно смотрела на нас.
– Не уверена, – проблеяла я, боясь поднять глаза на подругу. Та помолчала, пожевала губами и сказала:
– Знаешь ведь, что я против. До сих пор помню, как он страдал, пытаясь найти рифму к слову «любовь», а ты тогда его просто не замечала. Но если ночью тебе приснился он... Дим, не помнишь, нашего двоюродного прадеда случайно не Иосифом звали?
Я улыбнулась. Она улыбнулась в ответ. На кухню вошли Бобровы-старшие.
Мама внимательно на нас посмотрела.
– Значит, рубашка помогла? Я ведь говорила, а ты все ворчал, мол, дети сами разберутся! Проверенные методы еще никогда не обманывали, вот моя тетка рассказывала...
Но мы трое уже не слушали, а громко смеялись. Леля утирала слезы, Димина рука лежала на моей талии, а я мечтательно разглаживала складки на старой рубашке. Кажется, иногда чтобы услышать и понять друг друга хватит и такой вроде бы обыденной вещи, как старый флис.
Свадебное платье
Автор: Ми-ми
Милли машинально стирала, думая о сестре и ее предстоящей свадьбе. Ее нежная маленькая сестренка Анни выросла и выходит замуж! Милли посвятила себя воспитанию Анни после смерти матери и отказывала во всем, обеспечив девочке не просто счастливое детство, но и хорошее образование, оплачивая своим трудом пансион в Бате. И вот, наконец, свершилось! Этот мистер Тиммз влюбился в ее крошку, оценив не только милое личико, но и любовь к чтению. Мистер Тиммз владел лавкой писчебумажных товаров, где были полки новых и подержанных книг, что-то вроде библиотеки, пользующейся популярностью среди приезжающих на воды. Анни проводила в ней немало времени, что и позволило мистеру Тиммзу разглядеть, какой это бриллиант.
Милли улыбалась, думая о сестре. Ах, свадьба! Это было ее мечтой. Сама Милли звезд с неба не хватала, работая прачкой в доме его светлости герцога Девоншира. Мало того, Милли была отличной прачкой, которая единственная удовлетворяла требованиям стареющего герцога, не оставившего привычек денди своей молодости. Только Милли доверял камердинер его светлости стирать тончайшие галстуки, батистовые сорочки и кружева на ночных рубашках. Конечно, не о работе у корыта мечтала Милли в молодости, что греха таить, подумывала даже о замужестве, но оставила свои мечты, когда у нее на руках осталась сестренка. Да и что хорошего в этом замужестве? Милли надеялась, что выдав сестру замуж, она сможет меньше работать и тратить немного заработанных денег на себя. Никогда Милли не пробовала жить для себя, и вот скоро настанет такой момент, когда она сможет выполнить свою мечту и оставить, наконец, опостылевшее корыто. Может даже мистер Тиммз согласится, чтобы она вела его хозяйство. А там и детишки появятся, и Милли будет их растить.
– Ну, скоро уже ты достираешь, Милли? – прервал ее мечты лакей, посланный за стопкой шейных платков, отделанных брюссельским кружевом, – Их надо ведь еще накрахмалить. Его светлость сегодня изволили сами завязывать свой галстук, так что запас весь исчерпан. К вечеру нужен новый. И как это у тебя получаются такие белоснежные платки? Кажутся даже голубоватыми, как лед зимой.
– Секрет! Да ладно, не дуйся, неужели не слышал о краске, что привозят из Латинской Америки? Капля в воду, когда полощешь, – и даже пожелтевшие ткани становятся белоснежными, как новые. Вот, видишь, флакончик? Только осторожней, не пролей мне на белье!
– Милли, оставь белье на минутку! Иди ко мне, надо ведь и отдыхать от этой стирки. Она никогда не закончится! – и молодой лакей обнял девушку, прижимаясь к ней сзади и обхватив руками груди, видные из-под выреза полурасстегнутой сорочки, – Ты такая горячая... А-а-ай! Что ты делаешь, дура! – завопил он, сдирая с лица мокрую рубашку герцога и хватаясь другой рукой за живот, в который въехал локоть Милли..
– Нечего приставать, охальник! Я честная девушка!
– Ну, ты у меня пожалеешь! – пригрозил лакей, вытирая воду с лица и волос и расправляя промокший ворот рубашки.
Но торжествующая ухмылка тут же улетучилась с ее разрумянившегося лица: пузырек с синькой лежал в корыте, окрашивая герцогское белье во все оттенки лазури. С криком отчаяния Милли стала выхватывать белье из синей воды и бросать в чан с чистой холодной, заготовленной для полоскания, но было поздно, оно уже стало интенсивно-синего цвета. Две батистовые рубашки, дюжина шейных платков и ночная рубашка, отделанная алансонским кружевом были безнадежно испорчены. Все это придется оплатить из собственного кармана.
К этому заключению пришел и управляющий, к которому, закусив в отчаянии губы, пришла Милли. Как это произошло, она скрыла, кто же поверит, что никакого желания кокетничать с лакеем у Милли никогда не было. Обычно женщина всегда была сама виновата в таких случаях. Вечером Милли села перед шкатулкой, в которую складывала деньги на свадебное платье Анни, и разревелась. В пять минут разрушились все ее мечты, пошли прахом все старания устроить сестренке незабываемую свадьбу с настоящим платьем от извествой в Бате модистки мадам Клод. Шмыгая носом и вытирая капавшие, не переставая, слезы, Милли разложила батистовую, разукрашенную прокрашенными от светло-голубого до интенсивно синего цвета пятнами, рубашку и задумалась. Денег на новое платье теперь не было. Анни, конечно, не станет устраивать истерики, наоборот, примется утешать и убеждать, что ей для счастья достаточно наличия на свадьбе любящего жениха. А Джон Тиммз будет улыбаться и согласно кивать своей невесте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});