Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Но в это время на одном из своих ночных застолий Сталин принимает решение создать в ЦК специальный отдел по контролю над партийными организациями, который наделяется почти неограниченными полномочиями.

Так появляется в партии группа инспекторов, которые хотя и обязаны своими полномочиями ЦК, ему неподотчетны. Это особая сталинская гвардия, действующая только по его указанию. Они, как опричники Ивана Грозного, выезжают на места, где чинят суд и расправу. Они могут сместить, за исключением членов Политбюро, партийного работника любого масштаба. Во главе этого отряда партийных опричников диктатор ставит Патоличева. Через посредство Патоличева он устанавливает связь с тем, кого называют „братством”.

Не надо думать, что принадлежавших к нему, подобно членам средневекового ордена, связывала взаимная клятва, какие-то особые ритуалы и секретные знаки. Их связывало то, что в советских условиях намного важнее любой клятвы, — стремление совместными усилиями выжить и обеспечить себе руководящее положение в партии. Они не верят ни в какие клятвы, так как хорошо знают друг друга и понимают, что предательство — в крови каждого из них. В то же время они приходят к заключению, что если взаимное предательство будет продолжаться, то они все погибнут в очередной волне террора, и потому, для того чтобы выжить, надо объединиться. Если Джилас советскую партийную бюрократию называет „новым классом”, то „братство” — это элита этого нового класса. Главное для нее — удержать за собой командные позиции. Это не старые большевики, порой сохраняющие еще некоторую воспитанную годами дореволюционной жизни сентиментальность и чей дореволюционный партийный стаж выделяет и отделяет их от остальных, вызывая зависть. Это не участники гражданской войны, чьи боевые ордена и шрамы ставили их в особое положение. И старые большевики, и участники гражданской войны в то время уже были меньшинством в партии, в основном состоящей из хлынувших в нее крепких хитрых крестьянских мужичков, мало что знающих, но зато умеющих, не думая, выполнять любые приказы пролетариев. „Братство” — плоть от плоти именно этой части партии и потому оно было неистребимо. Мог обновляться его состав, но само оно продолжало свой путь к власти. Это был путь к власти новых сил, вызванных к жизни самим ходом истории. Им плевать было на революционные заслуги и шрамы гражданской войны. Для них это было прошлое. Они олицетворяли собой настоящее. Они делали все возможное, чтобы стать и будущим.

Они захватывают одну за другой руководящие должности в центральном партийном аппарате. Их сила теперь такова, что когда их переводят из Москвы, они в состоянии передать оставляемые ими посты своим ставленникам.

Но на Черненко это все никак не отражается. Он мог бы до конца своих дней продолжать пить молдавское вино и в перерыве между перелистыванием старых газет и новых циркуляров наигрывать на своей любимой балалайке, если бы не занесла партийная судьба в пыльный Кишинев любителя поиграть на гармонии, хорошо выпить и погулять, бывшего политотдельца с густыми черными бровями. Эта встреча „гармонии” и „балалайки” определила все. Два ничем не примечательных партаппаратчика поняли, что необходимы друг другу. Внешне тусклый Черненко обладал недюжинными лакейскими способностями. Он умел на лету схватывать желание хозяина. Более того, он умел его предугадывать.

Пока это, в основном, заключалось в том, чтобы угадать, какую очередную девицу отправить в спальню хозяина.

Так он становится поверенным Брежнева и посредником, через которого тот осуществляет более серьезные дела. Любящему хорошо и широко пожить первому секретарю молдавского ЦК требовались дополнительные средства. В Кишиневе уже известно, что он не исключение из общего правила и что, как почти все остальные молдавские руководители любого ранга, взятками не брезгует и берет как натуральным продуктом,т ак и деньгами. Но существуют определенные правила дачи взятки, своеобразный этикет. Так, занимающему высокий пост начальству впрямую из рук в руки дают редко, только особо доверенные. В остальных случаях для дачи взятки необходим посредник. Иногда цепь посредников. В этой ведущей в кабинет первого секретаря ЦК партии Молдавии цепи важное место отводится Черненко. Брежнев всецело доверяет ему и в этом.

К тому же Устиныч обладает еще одним незаменимым для Брежнева качеством. Он работоспособен. Брежневу, стремящемуся работать как можно меньше и при этом сохранять видимость активности, это как раз то,что нужно. Сидя в захолустье и строя планы, которые им тогда казались неосуществимыми, о том, как перебраться в Москву, они не знали, что наступает такое время, когда сама их серость и безликость становятся залогом их успеха, что закрепившей свою власть партии больше не нужны будут яркие личности. Она как огня боится их. Они причиняют беспокойство, а ей нужны спокойствие и обеспечивающая его посредственность.

А для этого надо провести очередное выпалывание всех, кто выделяется из общей массы. Ведь к этому времени уже подросло новое поколение, которое может начать претендовать на участие в управлении страной. Среди него, хотя оно и выросло при советской власти, могут оказаться и самостоятельно мыслящие люди, чье мышление не укладывается в предписываемые партией стандарты. Это неразрешимое противоречие, из которого партии не выпрыгнуть. С одной стороны, для дальнейшего развития ей нужны самостоятельные и инициативные люди, с другой стороны, она боится их, так как от них исходит главная угроза власти. В конце концов власть решает не рисковать. И в ничего еще не подозревающей стране готовится новая кровавая баня. Сталин собирает кадры, которые повторят тридцать седьмой год. В корпус этих сталинских исполнителей нового террора в начале пятидесятых годов входит и Андропов. Покровительство высокопоставленных друзей наконец-то помогает ему перебраться в Москву и стать одним из инспекторов ЦК. Ему 36 лет. Так и не ставший „первым”, он теперь получает в свои руки власть, перед которой власть „первого” — ничто.

Перед ним впервые открывается жизнь огромного города, отличающаяся от жизни всех остальных городов страны. В это время здесь возводятся высотные здания на Смоленской площади, у Красных Ворот, на Котельнической набережной, неподалеку от Киевского вокзала и новое здание Московского университета.

Но большинство факультетов по-прежнему находилось в старом, построенном Д. Жилярди после пожара 1812 года здании на Моховой, напротив Кремля.

В те дни у его входа появился крестьянский парень в кубанке и, по всей вероятности, с деревянным, а в лучшем случае дерматиновым чемоданом. Столице такого рода парни были не в диковинку. Их много хлынуло в первые послевоенные годы на учебу в московские вузы по разным льготным путевкам — как демобилизованные фронтовики, дети погибших, передовики труда. Пришедший в Московский университет осенью 1950 года девятнадцатилетний парень обладал несколькими льготами, намного облегчавшими ему поступление в университет. Он был сыном фронтовика, его отец и дед были коммунистами, сам он отличился, работая комбайнером, за что в 18 лет был удостоен ордена Трудового Красного Знамени, а кроме того, он еще окончил школу с серебряной медалью. Хотя это последнее обстоятельство не обязательно свидетельствует о выдающихся достижениях. В школах заранее намечали, кого, как говорило начальство, надо „тянуть на медаль”. Иными словами, кому надо было ставить повышенные оценки. А такими обычно были дети заслуженных родителей, передовики труда и активные комсомольцы. В общем, кому не только знания, но и биография дают право на медаль, а с ней и на преимущественное поступление в высшие учебные заведения. У Горбачева как раз и была такая идеальная по советским стандартам биография. Позднее в интервью с итальянскими журналистами он будет вспоминать, что стоял перед университетом, не зная, какой факультет выбрать.

— Я хотел поступить на физико-математический. Мне очень нравилась математика. Но меня также привлекали история и литература, — рассказывал Горбачев.

В конечном счете он остановил свой выбор на юридическом факультете.

ВСТРЕЧА С ЮРИСПРУДЕНЦИЕЙ

На тех самых полях, на Воробьевых горах, куда мы мальчишками приезжали подбирать оставшуюся на полях картошку, в 1949 году начали возводить помпезные башни новых корпусов Московского университета. Юридический факультет же еще оставался на прежнем месте, на Моховой. В то время, когда сюда прибыл колхозник из Ставрополья Горбачев, число поступающих в университет намного превышало количество тех, кого примут. Иногда на одно место было по одиннадцать-двенадцать претендентов. Но надо было не только выдержать экзамены. Пожалуй, даже их результат не являлся решающим. Автор, закончивший этот университет в шестидесятые годы, знает немало случаев, когда тех, кого было приказано принять, переэкзаменовывали еще раз, помогали получить нужную оценку. Кроме детей высокопоставленных родителей, такое внимание проявлялось к тем, кто был оснащен соответствующими рекомендациями местных и партийных организаций. У Горбачева они были, и его приняли на юридический факультет Московского Государственного университета имени Ломоносова, несмотря на то, что при заполнении необходимой анкеты он на важный вопрос, „находились ли вы или ваши родные на оккупированной территории?”, ответил „да”.