лагерь приковылял одинокий куставр, остановился в шести футах от стола, печально посмотрел на нас и упал замертво.
Оливер и Вебер работали не смыкая глаз. Несколько дней они резали и ставили опыты, ставили опыты и вновь резали. Они не могли поверить тому, что неизменно обнаруживали внутри существа. Они спорили, эмоционально размахивая скальпелями, а к вечеру впадали в отчаяние. Хорошо, что они работали на пару, иначе дело кончилось бы истерикой.
Кемпер заполнял слайдами коробку за коробкой и в оцепенении сидел у микроскопа.
Парсонс и я слонялись по лагерю. Парсонс иногда приступал к работе — брал образцы почвы, а затем пытался классифицировать собранные травы. Анализы образцов почвы давали идентичные результаты; повсеместно господствовал один вид.
Еще через несколько дней он начал записывать данные о погоде, провел анализ состава воздуха. Но большую часть времени Парсонс ворчал, не зная, как подступиться к составлению отчета.
А я, чтобы никому не мешать, отправился на поиски насекомых, но, кроме пчел, летающих вокруг куставров, так ничего и не нашел. Я долго всматривался в голубизну неба, надеясь разглядеть одинокую птицу, но все напрасно. Два дня я пролежал на берегу ручья, уставившись в бегущие струи прозрачной воды, но не обнаружил никаких признаков живых существ. Я сплел подобие сети и установил в небольшой заводи. Через два дня я вытащил ее из воды, как и предполагал,— пустую. Ни рыбы, ни рака, ничего.
На исходе недели я готов был полностью согласиться с рассуждением Кемпера.
Фуллертон бродил в окрестностях лагеря. Никто не обращал на него внимания. Каждый Четырехглазый пытается найти нечто такое, что недоступно простому смертному.
В этот день я отправился на «рыбалку». Я долго сидел, уставившись в воду, и вдруг почувствовал чье-то присутствие, резко повернулся: на берегу стоял Фуллертон и наблюдал, как я ковыряюсь в заводи, причем у меня сложилось впечатление, что он стоит здесь уже не один час.
— Пусто,— сказал он тоном старого учителя, знающего истину, в то время как я, дурачок, пытаюсь что-то найти в этой луже.
Но разозлился я не только из-за его слов. Из уголка рта Фуллертона вместо неизменной зубочистки торчал стебелек травы, и он неторопливо пережевывал его, как зубочистку!
— Немедленно выплюнь траву! — заорал я,— Ты, идиот, выплюнь сейчас же!
Его глаза расширились от удивления, рот скривился, так что стебелек выпал сам собой.
— Трудно постоянно контролировать себя,— промямлил он,— вы ведь знаете, это мой первый полет и...
— И, возможно, последний,— грубо оборвал я,— Будет время, поинтересуйся у Вебера, что случилось с одним парнем, сунувшим в рот крохотный листочек. Несомненно, сделал он это не задумываясь, дурная привычка и все такое. Только через минуту он был стопроцентно мертв, как будто специально спланировал самоубийство на далекой планете.
Рассказ подействовал — Фуллертон побледнел.
— Запомню,— сказал он.
Я смотрел на Четырехглазого, немного сожалея, что говорил с ним грубо. Но я не сомневался, что поступил абсолютно правильно,— стоит немного расслабиться, потерять над собой контроль и... мгновенно человек превращается в ничто.
— Обнаружил что-то интересное? — спросил я, смягчая обстановку.
— Все время наблюдаю за куставрами,— оживился Фуллертон,— Они необычны и забавны. Но я не сразу понял, что именно вызывает удивление...
— Я могу перечислить сотню забавных и необычных фактов.
— Я имею в виду совсем другое, Саттер. Не пятна, не бугры, не растительность. Все стадо выглядит очень странно. И вдруг до меня дошло: в стаде нет молодняка, нет ни единого детеныша!
Конечно же, Фуллертон прав. Стоило ему сказать, и я сразу же понял. В стаде нет ни единого теленка или куставренка. Мы постоянно сталкиваемся только со взрослыми особями. Но может ли это значить, что детенышей нет вовсе? Или они нам просто не попадаются на глаза? Кстати, этот вопрос относится и к насекомым, и к птицам, и к рыбам.
И тут, с некоторым опозданием, я ухватил нить его мысли, вывод, который он сделал из факта отсутствия детенышей. Его МЕЧТА, безумная фантазия, которую он надеялся найти, обнаружена на этой планете.
— Ты сумасшедший!..— вымолвил я.
Он смотрел на меня с берега, сверху вниз, глаза его блестели, как у ребенка, ожидающего рождественский подарок.
— Это должно было случиться, Саттер,— сказал он.— Где-нибудь, когда-нибудь. И это случилось.
Я выбрался на берег и встал рядом с ним. Какое-то время мы стояли молча, потом до меня дошло, что я все еще держу в руке сеть. Я бросил ее в воду и долго смотрел, как она погружается на дно.
— Неопровержимых доказательств нет,— сказал я,— Развитие куставров в данном направлении — отнюдь не бессмертие, не может являться бессмертием. Наоборот, развитие на основе симбиоза — тупик. И, бога ради, не рассказывай никому о своих умозаключениях, иначе тебе не избежать насмешек на протяжении всего обратного полета.
Не знаю, что мне взбрело в голову тратить на воспитание Четырехглазого столько времени. Он упрямо продолжал смотреть на меня, но огонь триумфа постепенно погас в его глазах.
— Буду держать язык за зубами,— тихо, но настойчиво сказал я.— Никому ни слова.
— Спасибо, Саттер,— ответил он,— Я ценю ваше доброе ко мне отношение.
Но по его тону я понял, что он бы задушил меня с большой радостью.
«Выяснив» отношения, мы побрели в лагерь.
Огромные пирамиды из фарша, в который превращали куставров Оливер и Вебер, исчезли. Стол неправдоподобно блестел, Парсонс готовил ужин, радостно напевая одну из многочисленных песёнок.
Оливер, Вебер и Кемпер расположились в креслах, потягивали ликер и тихо беседовали.
— Работа завершена? — спросил я.
Оливер, вместо того чтобы утвердительно кивнуть, покачал головой. Он налил еще один стакан и протянул его Фуллертону. Четырехглазый взял без колебаний. Для него подобный шаг — огромное достижение. Мне выпить даже не предложили, знали, что все равно откажусь.
— Что вам удалось выяснить?
— То, что нам удалось выяснить, весьма оригинально,— ответил Оливер,— Мы имеем в распоряжении ходячее меню. Куставры дают молоко, несут яйца, собирают мед. Их туши состоят из шести сортов мяса животных, двух сортов птичьего, рыбного филе и еще какой-то съедобной массы, но что она такое, мы определить не смогли.
— Откладывают яйца,— повторил я его слова,— дают молоко. Значит, они воспроизводят себе подобных?
— Конечно,— уверенно ответил Вебер,— а ты думаешь иначе?
— Тогда где же детеныши?
Вебер хмыкнул:
— Возможно, молодняк содержится в специально отведенных для этого местах, которые находятся далеко отсюда.
— Или у них выработался контроль над рождаемостью, постепенно перешедший в инстинкт,— предположил Оливер.— К тому же этот инстинкт согласуется с идеальной сбалансированной экологической ситуацией