Пеший паладин, не походивший на воина, что-то эмоционально объяснял Сэттерику. Тот слушал, изредка, как мне показалось, с опаской поглядывая на Августа. Потом кивнул, что-то сказал паладину и бросился в шатер, где собирались воины, выделенные синей лентой Ольстерров. Я улыбнулся — будто офицерский домик, как у нас в армии. Военные везде одинаковые.
Паладин легко, несмотря на вес доспехов, вскочил в седло, даже не опираясь, а просто придерживая коня за гриву. Подъехал к Августу, сказал ему что-то. Дождь набирал силу, поднялся сильный ветер, забивающий капли в глаза и мешавший смотреть. Я чертыхнулся — слишком далеко паладины, не поймешь, о чем говорят. Жаль, я бы пообщался с ними. Хоть Кэттон и заявляет, что паладины ярые противники магии, но чем-то же они с ней борются. И я бьюсь об заклад, что той же магией.
Группа паладинов пришла в движение. Август выдернул копье из седла, наклонил, повернул острием вперед. Стражники распахнули ворота, конница, опять с грозным тяжеловесом впереди, тем же составом выехала из деревни.
— Похоже, неприятности у Ольстерров. Видишь, как засуетились. Чтобы Сеттерик потерял самообладание — нужно постараться, — сказал Кэттон и улыбнулся. Я поддержал товарища — главный Ольстерр не вызывал никаких чувств, кроме омерзения. С виду большой, мощный, с благородным лицом, он должен был походить на рыцаря, такого, каких рисовали у нас мире на фэнтезийных книжках. Но что-то мимолетное было в его образе, что мешало воспринимать его таким. Я поежился — что-то, напоминающее гнилье.
Сквозь завывания ветра донесся звук горна. Я прислушался — трубили из офицерского шатра.
— Что это? — спросил я Кэттона, который при звуке сразу вскочил, вцепился в прутья и стал высматривать кого-то.
— Тревога, — выдохнул Кэттон.
Деревня превратилась в разворошенный муравейник. Сеттерик и его офицеры скрылись в шатре. Воины рангом помладше носились между арсеналом у кузни и шатрами, где отдыхала гвардия. Рабы побросали руду и схватились за носилки. Часть грузила снаряды — тесно спрессованные шары из сена со смолой. Другие тащили их в углы деревни, где под руководством стражников наскоро возводились катапульты. Лучники спешно занимали позиции на вышках, расставленных вдоль забора. Часть стрелков забрались на гору по неясно откуда появившимся канатам.
К камере подскочил взъерошенный стражник, схватился за замок. Дрожащие пальцы никак не хотели попадать ключом в паз замка. Наконец воин справился, дверца отворилась, явив узкий невысокий лаз. Выбираться пришлось на полусогнутых, царапая об ржавое железо спину.
Кроме нас, в клетках больше никого не было. Я сцепил ладони в замок за спиной, потянулся, с хрустом разминая затекшие от долго сидения суставы.
— Одежду возьми, — кивнул на кухонный шатер стражник и бросился прочь. После драки я так и не успел надеть робу и мерз без верхней одежды.
— Не понял. Нас просто так оставили, без присмотра? — спросил я, глядя на удаляющуюся спину стражника.
— А какой смысл за нами сейчас смотреть? Тревога же! — голос Кэттона, с встревоженными интонациями, выдавал волнение.
— И что? Что нам мешает сбежать? — я огляделся, приметив пару стражников, караулящих ворота. Один из них, бегом двигаясь к цепям, что открывали створы, споткнулся о свой же меч, болтающийся на поясе. Нелепо взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие. Не брякнулся носом в земли только за счет товарища, тот подхватил стражника за шкирку, встряхнул. С такими неловкими противниками я и один справлюсь.
— Бежать? Кочевники нападают, Лис! Они окружат деревню со всех сторон, и если выиграют, то угонят нас в степь. И я не знаю, что хуже — плен у Ольстерров или рабство в степях, — поежился Кэттон. Я хотел уточнить, чем рабство здесь отличается у рабства кочевников, но не успел. Первая стрела с горящим наконечником по широкой дуге перелетела через ворота и приземлилась в тюк соломы. Сухая трава вспыхнула, словно бумага, повалил едкий дым. Ближайший стражник возмущенно взмахнул мечом, двое рабов послушались приказа. Приволокли с кухни ведро воды, залили пожар. Деревня засуетилась еще больше, рабы носились, убирая солому, подтаскивая боеприпасы к катапультам и лучникам.
— Кочевники, — обреченно выдохнул Кэттон, указывая на стрелу.
* * *
Несколько часов до нападения на деревню Маринэ.
Лагерь кочевников
Кто сказал, что цвет тьмы — черный? Этот человек ошибался. Тьма может быть разной. Сейчас шатер вождя кочевников окутала алая тьма. Пульсирующая алыми проблесками чернильная тьма. Две сущности, разные, словно солнце и луна, пытались желанием человека смешаться в одну. Смерть и покой, которые олицетворяла темнота, и страх с безумием, которые всегда окрашены в алый оттенок.
Вандер, вождь кочевников, стоял навытяжку, опасаясь расслабить хоть одну мышцу, дать слабину. Кочевник знал — тьма наготове, она примет в жертву того, кто больше всего боится. А алый цвет безумия с удовольствием ей поможет.
Кочевник разместился в центре пустого шатра, перед низкой скамьей, крышкой не доходящей до колен. На дереве распласталась жертва. Нагая дрожащая девушка, руки и ноги которой были вывернуты, привязаны за запястья и щиколотки к колышкам, вбитым в землю. Вбитым так, чтобы конечности были ниже, чем тело, давящее на крышку скамьи.
Вандер потер пальцы, чувствуя, как алый цвет пришел в движение. Вождь глубоко вдохнул, ноздри задрожали. Вандер поморщился — алое существо было проницательнее тьмы, оно почуяло страх, брызжущий от девушки.
На пальцах вспыхнули маленькие огоньки. Алый оттенок готов принять жертву. Вандер поднес горящую руку к впалому животу жертвы. Та, до этого молча, с ужасом глядевшая на вождя, вскрикнула, попыталась вжаться в скамью. Бедра задрожали, заелозили вниз вверх по скамье, пытаясь оттолкнуть огонь кочевника. Вандер закусил губу. Терпеть. Вид обнаженной человеческой плоти возбуждал.
Вождь прижал пальцы с огнем к низу живота жертвы, словно пытался затушить их. Девушка закрыла глаза, застонала — жалобно, вождь понимал это. Но все равно почувствовал иное, призывное в этом стоне. Кочевник понимал — еще несколько мгновений, и он бросится на жертву, схватит за длинные, ниже лопаток, волосы, которые сейчас свободно лежат на холодной земле. Намотает их на руку, потянет, заставив девушку выгнуться — так будет удобнее.
Вождь тряхнул головой. Наваждение спало. Нет, не для этого он здесь, не для этого оставил свежее мясо нетронутым. Нельзя столько терпеть и сдаться на середине. Пальцы Вандера нарисовали на животе жертвы треугольник — огонь жег, оставлял красный след, кое-где кожа вспучилась, пошла волдырями. И тут огонь стал черным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});