— Да кто ты такой, черт возьми? То ты магов ищешь, то тебя монахи пытаются убить? Зачем ты здесь? — не сдерживаясь, не пытаясь говорить шепоток, наседал на меня Кэттон. Одно хорошо, теперь магия не была запретной темой. Далекие паладины пугали не так сильно, как палач, что только что прошел мимо клетки. Сухонький мужчина, с заостренным лицом и торчащим вверх носом напоминал крысу. Посмотрев на нас, он потер руки и улыбнулся, прошел мимо, напевая какой-то веселый мотив.
— Я не знаю, зачем он на меня напал. Я про монахов-то первый раз от вас услышал, до этого и понятия не имел, кто они такие, — в который раз объяснял я Кэттону, но тот словно не слышал.
— Ты не знаешь, какой на самом деле Сеттерик. Оплеухи тебе — это ничто по сравнению с тем, что сделает палач. Три дня! Три дня он не спал, когда поймал шпиона от Донгеллов в деревне! Три дня вся деревня дрожала, пока он резал и жег его. Даже в шахте было слышно. А когда то, что осталось от шпиона, несли в глубину горы, чтобы выбросить гнить, он еще стонал. Хотя ни рук, ни ног у него уже не было! — завопил Кэттон.
Я почувствовал, как холодок пробегает по позвонкам. Липкий, паучьими лапками он цеплялся за кожу, вонзал свои хоботки прямо в тело и высасывал спокойствие и храбрость, оставляя лишь страх. Похоже, паника приятеля передалась и мне. Я поднял руку, схватился за прут клетки. Пальцы дрожали, несмотря на мои попытки сдержаться. Тревога и страх — вот что губит.
— Я не знаю, что он хотел от меня. И я ничего не знаю ни о каких Донгеллах, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. Получилось не очень — сиплый, проглатывающий согласные — я едва не пустил петуха.
И Кэттон, и я понимали, что мне есть что рассказать. И вряд ли я продержусь долго под напором стали и огня, нет во мне опыта терпеть пытки. А затем что — смерть? Гнить в глубине шахты? Выхода я не видел.
В деревне царила привычная суета. Грузчики, понукаемые стражниками, таскали поставляемую из глубины шахты руду в телеги, те отправлялись в путь, снаряженные тройками лошадей. Ворота открывались редко, и всегда под контролем четверых бойцов с обнаженными мечами. Часть руды грузчики отдавали в кузню, работающую в четыре смены.
— Что здесь происходят? Они к войне готовятся? — спросил я, надеясь хоть как-то отвлечь Кэттона.
Тот, замерев на полуслове, посмотрел на меня бешеным взглядом. Дважды вздохнул, прекратил размахивать руками. Сел в угол клетки напротив меня, прислонился к прутьям спиной.
— Нет, выполняют заказ Лонгфорда. Сеттерик недавно договорился с Керчем, стал единственным поставщиком мечей и доспехов в королевскую армию. Лонгфорд не дорожит перемирием с кочевниками, понимает, что те лишь на словах обещают сохранять спокойствие, а сами продолжат набеги на деревни. Вот и вооружается король.
— А здесь зачем так много оружия остается? — кивнул я на кузню. Вокруг деревянного домика, где жили три кузнеца, беспрерывно готовя мечи, были расставлены стойки с сотнями клинков. Еще не заточенные до идеальной остроты, они ждали, пока до них дойдут умелые руки.
— Так из-за заказа же, — недоуменно посмотрел на меня Кэттон. — А, опять забыл. Когда Сеттерик договорился о поставке оружия, он получил много золота. Очень много. Смог доказать Лонгфорду, что если тот откажется покупать оружие у графа Донгеллов, то Сеттерик будет делать мечи дешевле и лучше. И больше. Поэтому сейчас Ольстерры и Донгеллы совсем в плохих отношениях.
— Все решают деньги, — улыбнулся я, подивившись, насколько это похоже на мой мир. Фактически госзаказ какой-то.
— Говорят, сам Лонгфорд и знать не знает, что у графов постоянно стычки. Но есть люди, которые на этом хорошо зарабатывают, — ответил Кэттон. Я подивился, насколько осведомлен был о политической жизни этот крестьянин.
— Все как у нас, — поморщился я в ответ.
Дождь разошелся, капли отбивали барабанную дробь по шатрам. Превращали разбитую копытами землю в кашу. Грузчики, чертыхаясь, заполняли очередную телегу рудой. В нашей клетке крыши не было — в землю на пару локтей вбивали металлические стены из прутьев, вот и вся темница.
Я поднял лицо навстречу дождю — капли стали больше, приятно щекотали вспухшую от удара челюсть. Я открыл рот, почувствовал на языке солоноватый привкус. Пальцы перестали дрожать, а сердце вдруг бросило попытки выбраться из грудной клетки на свет. Чистый воздух, чистый вкус дождя. Мир вокруг, еще только осваиваемый людьми, мир, где природа еще не сдала позиций, не отдала на откуп человеку лучшие свои места. Меня переполнило спокойствие.
Если через какое-то время пытаться анализировать любую схватку, то можно выяснить, что шансы на победу есть у любого бойца, в какой бы проигрышной ситуации он не находился. Незаметные шансы, умело прячущиеся за паникой и страхом — главное, вовремя их найти.
Деревянные ворота распахнулись с неприятным скрипом, по толстому дощатому настилу в деревню въехал конный отряд. Цепи лязгнули. Во главе двигался мощный тяжеловоз, покрытый рыжим помпоном.
Солнце, почти исчезнувшее в закате, отбросило тусклые блики по выпуклому доспеху. Всадник, двигающийся первым, вскинул копье, поставил его в специальное углубление в седле. На лице воина, мощного, под стать его коню, спокойствие и уверенность. Тяжелый конь с топотом двинулся вперед, остальные тесной группой последовали за ним.
Стражники с натугой потянули цепи, ворота захлопнулись. Один из всадников, что двигался в середине колонны, скользнул на землю, остальные остались в седлах.
— Август, главный паладин Керчи, — указал на рыцаря-тяжеловеса Кэттона. Я кивнул — действительно, главный. Вспомнил, что читал в исторических романах — в ранее средневековье, в опасное время, родственный статус играл меньшую роль, чем сейчас. Место во главе занимал обычно не самый пронырливый, а самый мощный, умелый, отважный. Это уже потом, когда проблемы заканчивались, налетали те, кто отсиживался в тылу, и собирали почести.
— По чью душу? — спросил я, рассматривая прибывших.
— Кто их знает, раньше не было такого, — ответил Кэттон.
— А откуда знаешь, что это паладин? — спросил я, окидывая взглядом фигуру паладина. Конь медленно, без натуги, переступал с ноги на ногу, вокруг своей оси. Август осматривал деревушку. Я заметил, что больше внимания паладина занимают ворота, чем внутреннее содержание прииска.
— На казнях видел. Он же зачитывает приговор, когда кого-то вешают или жгут на городской площади, — пожал плечами Кэттон. Я поморщился — да, приятель же рассказывал, что здесь распространены публичные казни как демонстрация власти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});