Читать интересную книгу Мышонок - Михаил Латышев

Левашов перестал петь, и снова желудок несколько раз подряд импульсивно сжался, требуя пищи. Было темно. Левашов беспомощно огляделся по сторонам, заметил керосиновую лампу, неуверенно подошел к ней, с радостью обнаружил возле лампы обросшую пылью коробку спичек, зажег лампу и двинулся по горнице, заглядывая во все закутки: а вдруг завалялся где-нибудь сухарик, который не заметили мыши? А вдруг? Хотелось есть. Очень хотелось. Пожалуй, даже сильнее, чем жить.

В ту ночь Ваньку словно бы молния ударила, так внезапно он проснулся. Минуты две лежал Ванька с открытыми глазами, прислушиваясь к дыханию Капитолины, потом осторожно вышел на крыльцо, сел на верхней ступеньке и закурил.

Неистовствовали сверчки. Пахло подсыхающим сеном. Лето достигло зенита, и ночи были короткими, наполненными остатками дневного света. И в ту ночь светлое небо простиралось над Березовкой, над лесами и болотами, окружающими ее.

Ванька, ни капли не ощущал недавнего сна, с радостью смотрел вокруг. Однако сердце его было тяжелым. На месте не сиделось. Ванька подошел к калитке, постоял, докурил папиросу, швырнул в сторону, и мелкие красные искры разлетелись от нее, мгновенно почернев.

Он пошел по деревне, удивляясь себе: куда идет, зачем? Но идти было интересно — ночная Березовка совсем не походила на Березовку дневную. Когда он увидел колеблющийся свет в окне ознобинской избы, он поначалу не придал этому значения, привычно подумав, что дед Ознобин опять мучается бессонницей, но потом застыл на месте, и уже не только его сердцу было тяжело, но и голова, и руки, и ноги налились тяжестью, и от жара вмиг высохло во рту. Направляясь медленно к избе, Ванька не сомневался: увидит Гришку. Прав оказался мужчина в сером пиджаке — далеко Шилов-Левашов не убежал, в Березовке скрывался. Или возле. В лесах. Ну, что ж, вот и увидятся они, поговорят по душам. Если состоится разговор.

Тихонько, на цыпочках, Ванька подкрался к окну. Гришка ходил с лампой в руках по горнице и что-то упорно искал. Лицо его, искаженное то ли болью, то ли чем-то другим, дергалось, глаза горели, а нос, казалось, вытянулся, вынюхивая, где же лежит то, что он ищет.

«Не испугался, сволочь, пришел, — с усмешкой подумал Ванька. — Ну, погоди — уйти не удастся».

Ваньке показалось, что на него сзади смотрят. Он оглянулся, и даже в ночном сумраке увидел испуганные глаза девчонки, которая, присев у калитки, следила за ним. Он торопливо подошел к ней, настойчиво показал глазами: уходи. Она отрицательно помотала головой.

— Мешаешь ведь, — зашептал Ванька. — Уходи. Я без тебя справлюсь.

Она снова помотала головой…

— Тогда стой тут и не двигайся. Понятно? Ни с места. Стой.

Он вернулся к окну. Гришка уже сидел у стола и устало дышал, вперив глаза куда-то в пол. Лицо его по-прежнему искажала боль. Или что-то похожее на боль. Ванька не мог представить, чтобы этому гаду было по-настоящему больно, чтобы он, убийца, мог ощущать боль.

— Была ни была, — рванул на себя дверь Ванька.

Левашов не сразу услышал топот в сенях и не сразу понял, кто стоит перед ним, недобро сощурившись.

— Привет, Гришенька, — сказал с издевкой Ванька. — Не чаял увидеть?

С протяжным криком Левашов вскочил, взмахом руки смел со стола лампу, инстинктивно бросился к печке, к спасительной дырке, которая вела в мир мышей.

Во тьме Ванька сначала потерял из виду Левашова. Но вот в избе стало стремительно светлеть — это горел пролитый из лампы керосин, — и Ванька опять увидел Левашова: тот стоял у печки, раскинув руки в стороны и тяжело дыша.

— Ни хрена, не уйдешь… Ты в моих руках… — говорил Ванька, приближаясь к нему.

— Голову сверну, — выдохнул Левашов. — Уйди… Уйди, говорю!

Он слепо ринулся на Ваньку. Они покатились по полу, не замечая огня, который уже бежал по стенам избы, просачивался под пол, окрашивал в красное стол, лавку, остатки ознобинского скарба. Краем глаза Ванька увидел ворвавшуюся в горницу девчонку. Она сразу бросилась ему на помощь. Но и вдвоем они не могли одолеть Левашова. Хрупкое с виду тело того отчаянно цеплялось за жизнь: победят они — и ничего кроме смерти Левашова не ждет; победит он — получит в награду жизнь.

Когда первые капли горящего керосина упали под пол, пророчества калеки получили подтверждение. С безоговорочной покорностью мыши слушали его. А калека требовал, чтобы мыши смело шли на небо, в бушующий жар, туда, куда уже ушел их бог. Только в огне познаем мы окончательно счастье, говорил калека, только огонь откроет нам глаза на абсолютную истину.

Он первый нырнул в дырку, которая вела в горницу. Мыши потянулись за ним длинной цепочкой. И было это похоже на те процессии, которые они по утрам устраивали перед гнездом своего бога. Их бог растворился в огне. Пророк его позвал и их в огонь. Они пойдут. Они хотят познать абсолютную истину и счастье.

И мыши покорно шли наверх — в огонь.

Уже и одежда горела на них, уже падали с потолка изъеденные огнем доски, и со всех сторон окружало их желто-оранжевое трескучее пламя, а они борьбы не прекращали. Огонь казался им продолжением их раскаленных борьбою тел. Их сердца были горячей огня, и потому огонь, будто ледяная вода, охлаждал их. Но должен же был наступить конец борьбы! Не могли ведь они бесконечно противопоставлять силу силе! И вот, незаметно, Левашов стал слабеть, и уже не столь цепко впивался пальцами в горло Ваньки, не столь больно хватался зубами за его плечо, не так зло шипел. И уже безнадежностью засветились его глаза. И уже радостно стало Ваньке. И уже от него радость передалась девчонке.

Со стороны изба деда Ознобина походила на огромный костер. Высушенные временем бревна горели быстро и легко, становясь все тоньше и тоньше. Нижние, начавшие гореть раньше, раньше растворились в пламени, и под тяжестью, еще оставшейся в них, верхние стали оседать, раскатываться в стороны. Сначала потолок, а потом и крыша упали. В небо взвились трескучие искры, забив треском своим высокий крик, донесшийся из груды прозрачных от огня бревен. Это Ванька и девчонка прощались с жизнью. Левашов же опять обманул смерть — серый мышонок ускользнул из огня, только чуть-чуть опалив усы и шерсть на спине…

IV

Расплата

1

Чем дальше, тем больше исчезновение девчонки и Ваньки обрастало легендами. Березовцы не подозревали, что они сгорели в избе деда Ознобина. Нет, пожар — сам по себе; исчезновение девчонки и Ваньки — само по себе. Конечно же, они, любя друг друга, покинули среди ночи Березовку! Чтобы лишних разговоров не вызывать.

И все-таки разговоры были. И не только в Березовке — в окрестных деревнях тоже. Соскучившись от обыденности, люди сочиняли легенды о прекрасной, почти неземной любви. В них Ванька терял присущие ему черты и становился едва не сусальным красавчиком. Приукрашивать девчонку нужды не было. Правда, никто не знал ее настоящего имени — Анна — и в легендах девчонку называли Настей.

Рассказывали, что любовь благотворно повлияла на девчонку — разум вернулся к ней, она опять научилась говорить. Рассказывали, что видели их то ли в райцентре, то ли в областном городе. Одни рассказывали будто несла она на руках новорожденного карапуза — юная, светлая от счастья. Другие уверяли, что была она только беременной, но и беременность, которая обычно портит внешний вид женщины, говорили, девчонку украсила — юная и светлая, она синющими глазами лила на окружающее мерцающий свет, таинственный, как сама жизнь.

Так рассказывали. Людям хотелось, чтобы так было, и так было. Хотя бы только в выдумках, которые они с уверенностью в голосе передавали друг другу, не сомневаясь ни на миг в правдивости своих слов.

Капитолина, сначала обозленная на Ваньку (по-людски попрощаться-то мог?) гневно говорила о нем только плохое. Потом, видать, обида зарубцевалась, и Капитолина стала чуть ли не главной рассказчицей о благополучной жизни то ли в райцентре, то ли в областном городе бывшего мужа с молодой женой. Забыть Ваньку ей помог тракторист из соседней деревни, парень ничего из себя, но большой гуляка и забияка: недели не проходило, чтобы он не являлся к Капитолине залечивать царапины и синяки под глазами. Она прижила от тракториста близнецов, похожих характером на отца, и дни ее текли в старании обуздать эти характеры.

Месяца через три после того, как сгорела ознобинская изба, приезжал к Капитолине какой-то начальник — невысокий ростом, одетый по случаю раннего снега в видавшую виды шубу. Его интересовал не столько Ванька, сколько Шилов, которого он в разговоре с Капитолиной упорно называл Левашовым. Он просил Капитолину никому не говорить об их беседе, но разве уже нашли средство обуздать женскую говорливость? Вся Березовка знала содержание их разговора и недоумевала: кто Шилов на самом деле, почему им интересуются таинственные начальники? Но кто бы он ни был, сволочной он человечишко, убийца. Однако хитрющий, зараза, — проучил легковерную Березовку, заставил впредь не с таким открытым сердцем встречать пришельцев со стороны. Ну, что ж, Березовка постарается внимательней смотреть на заезжих добряков. Постарается, если получится. В конце концов, если одно дерьмо видеть в жизни, то честнее — не жить. Вот так-то, решили в Березовке, и надо сказать: после Шилова обосновались в деревне две семьи откуда-то из Белоруссии и некий интеллигент третьего поколения Свистухин, вечный холостяк, ставший вечным заведующим Березовским клубом. Всех их Березовка вскоре стала считать своими, правда, относилась к ним по-разному, соответственно уважению, которое они вызывали. Меньше всего уважения досталось Свистухину. Наверное, потому, что слишком часто и без всяких оснований козырял он своей наследственной интеллигентностью. Но фильмы крутил Свистухин хорошо, залихватски играл на аккордеоне, умел организовать всякие мероприятия, до которых так охочи молодые и на которые с удовольствием смотрят со стороны старики.