Читать интересную книгу Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы - Михаил Крюков

– Ну, Пашок бл… интересный у нас дуэт тут образовался… Зам командующего и новорождённый литёха посреди тундры водку хлещут… из одного стакана… Романтика бл… Согрелся хоть, юноша?

Я кивнул и снова налил…

Через полчаса водитель и правда починил злополучный «УАЗ», но адмирал приказал прогревать машину, пока мы не закончим. К этому времени я обнародовал и вторую бутылку, которую мы добивали уже под пофыркивание двигателя. Закуска была уничтожена подчистую, и даже холодную гречку мы с Кольцовым, как заправские узбеки, отправляли в рот пальцами, словно плов. Адмирал в обиходе оказался абсолютно простым и незамысловатым человеком, больше напоминавшим шахтёра или докера предпенсионного возраста, немного усталого от жизни и тяжёлой многолетней работы. Мы говорили много и о многом, и разговор наш шёл на равных до такой степени, до какой может себе позволить молодой подвыпивший лейтенант и целый контр-адмирал, пусть даже при таком оригинальном стечении обстоятельств. Кольцов же ничем не демонстрировал ту огромную пропасть, которая лежала между нами, лишь когда разговор касался чего-то хорошо знакомого ему, становился чёток, конкретен и подробен, но никак не многословен. Вообще речь его была даже немного грубовата, с матерком, органично вплетающимся в разговор и совершенно не оскорбляющим слух.

Потом мы ехали через все наши КПП, на которых документы у нас, естественно, не проверяли, только завидев адмиральские погоны пассажира. Я был уже основательно пьяненький, и потихоньку засыпал на заднем сиденье, чего нельзя было сказать об адмирале, который выглядел трезво и бодро, и продолжал рассказывать мне о чем-то, хотя я уже и не улавливал смысл его слов. Перед нашим гаджиевским КПП Кольцов тормознул машину и повернулся ко мне.

– Так, Паша, ты, где живёшь бл…?

Я с трудом разлепил слипающиеся глаза.

– 62–й дом…

– Этаж какой бл…?

– Первый товарищ… Владимир Иванович…46-я квартира…

Адмирал хмыкнул.

– Тогда сам дойдёшь… бл… Так. Слушай мою команду. Сейчас я тебя до дома доставлю. Дома сразу спать. Не куролесить бл… Утром на корабль приказываю не прибывать. Командиру твоему позвоню сам. Увижу завтра утром на проверке – накажу бл… по всей строгости военного времени… Вопросы есть, лейтенант бл…?

У меня уже не было сил говорить, и я только отрицательно покачал головой.

– Тогда поехали бл…

И «уазик» направился к КПП.

Адмирал высадил меня у моего подъезда и не уезжал, пока я не зажёг свет на кухне. Я даже пытался попить чая, но осознав, что могу уснуть прямо на кухне, бросил это дело, и, завалившись на диван, уже через минуту храпел без задних ног.

Утром, проснувшись, я уже чуть по-другому, трезво оценил происшедшее, и идя на построение экипажа в обед, пытался представить, какая кара меня там ждёт. Адмирал-то он, конечно, адмирал, но есть командир, есть механик, да и по большому счету это был не повод, чтобы не явиться на проверку корабля флотилией. Но к моему искреннему удивлению механик не обмолвился ни словом, старпом загадочно улыбался, а командир, подозвав меня после роспуска строя, лишь поинтересовался, где я вчера пересёкся с заместителем командующего. Я ответил, что в аэропорту, и командир, удовлетворившись ответом, отпустил меня, без всяких дисциплинарно-организационных выводов. Потом я узнал причину улыбочек старпома. На этой проверке мой отсек впервые получил отличную оценку, причём в отсутствии командира отсека и даже без элементарного осмотра. Историю о своей ночной эпопее я сильно не афишировал, рассказав только паре самых близких друзей, и в дальнейшем никогда близко не пересекался с Кольцовым, которого через года полтора перевели куда-то в Североморск, на береговую должность.

Потом, когда я стал старше и возрастом и званием, мне не раз приходилось общаться с хозяевами адмиральских погон. Но только тогда, лейтенантом, я ни разу не почувствовал себя плебеем в разговоре с настоящим корабельным адмиралом, прошедшим тысячи и тысячи подводных миль и не погнушавшимся общением с перепуганным его погонами лейтенантом. Те, более молодые и нахрапистые, какие стали появляться позже, были уже совсем другие. И голосующих на дорогах не подбирали…

Павел Ефремов     Сдержать слово

Четвёртый курс, я, как и положено разжалованному старшине роты, начал не очень радостно. Начальник факультета, сильно раздосадованный тем, что так и не смог выпереть меня из стен родного училища, почесал свою скандинавскую бородку и принял воистину соломоново решение. Дабы не искушать судьбу и не получать в дальнейшем лишние седые волосы в той же бороде, учредил список курсантов факультета, которых категорически запрещалось отпускать в увольнение. Под любым предлогом. Я занимал в этом списке почётное третье место. Бронзовая медаль. Таких орлов по факультету набралось человек двадцать пять. Нас выделили в отдельный список, который повесили, словно образ в старорусской избе, в красный угол рубки дежурного по факультету. Самого же дежурного обязали в дни увольнений каждые 2 часа строить этот отдельный контингент перед рубкой. Затем пересчитывать по головам с обязательным голосовым сигналом от проверяемого, и строгим визуально-осязательным осмотром на предмет винных паров. Особой радости как нам, так и дежурным это нововведение не доставило. Мало того, что в назначенное время, хоть тресни, нам независимо от того, спишь ли ты, или, к примеру, гарцуешь на танцульках в учебном корпусе, надо было нестись сломя голову к рубке дежурного, так ещё и утром воскресного дня, когда всем нормальным кадетам сладко спалось, ты все равно натягивал форменку и брюки, и, рыча проклятья, плёлся к дежурному на очередное опознание. Дежурным, в большинстве своём, тоже это дело было в явную тягость. Были, конечно, и ретивые служаки, трубившие факультету большой сбор по поводу и без повода, но подавляющее количество офицеров относилось к функциям надзирателей без особого восторга. Но в город всё равно уйти было невозможно…

Через три недели я устал. Жизнь на берегу, как в автономке, не особо радостна. За забором мягкий и тёплый крымский сентябрь. Море ласковое, шёлковое. Девчонки ещё в коротеньких юбчонках. А какие девчонки в Севастополе… А юбчонки-то… кончаются там, где начинаются ноги… А ты молодой, красивый и жадный до жизни сидишь за забором, и смотришь на эти радости неземные издалека, и только облизываешься и утираешься… А уж когда твои однокурсники каждый день вечером отправляются в город, а ты, изгой, провожаешь их голодными глазами, так вообще выть на луну хочется. Короче, дождался я вечера очередной субботы и направился прямиком к дежурному по факультету. На моё счастье, в тот вечер заступил дежурить бывший командир нашей роты, переживший с нами первый и второй курс, капитан 2 ранга Шаламов Михаил Иванович. Мужчина огромной доброты, спрятанной за строгим видом и строевой подтянутостью. Шаламов в своё время командовал ротой почётного караула Черноморского флота, и с тех пор никогда и нигде ни перед кем не гнул спину.

Дождавшись, когда последние увольняемые погрузятся на паром, я подловил момент, когда рядом с Шаламовым никого не было, и, изобразив строевую лихость, которую он обожал, очень по уставному обратился:

– Товарищ капитан 2 ранга! Прошу разрешения обратиться, курсант Белов!

Шаламов, в своё время сделавший меня и старшиной класса, и старшиной роты, доверявший мне, и знавший, что пострадал я невинно, улыбнулся.

– А… Белов! Ну, как Паша, жизнь-то?

– Да никак, товарищ командир. Гнию на корню в родной казарме. Сход на берег запрещён до особого указания. То есть надолго.

Михаил Иванович потрогал мочку ушей. Поправил фуражку.

– Видал-видал твою фамилию на «Доске почёта»… Что-то начфак тебя очень «полюбил»…

– Да, товарищ командир, есть такое дело, у нас с ним взаимно. Вот и сижу в системе безвылазно.

Шаламов снова поправил фуражку. Одёрнул и без того безукоризненно сидящий на нем китель.

– Что Паша, придатки чешутся? Я правильно понял твой намёк?

Я опустил глаза и, стараясь придать жалостливые интонации и не скрывая выползающую нетерпеливую дрожь офонаревшего в клетке самца бабуина, пробурчал:

– А вы что думали, товарищ командир?

Шалимов хмыкнул, и вдруг совершенно неожиданно для меня громко и звонко рассмеялся.

– А вот то-то и подумал, гардемарин Белов, что решил ты воспользоваться, моим хорошим к тебе отношением, чтобы склонить меня, старого капитана 2 ранга, на злостное нарушение. А коротко, отпустить тебя, факультетского хулигана и алкоголика, в санкционированный мной самоход. Причём под свою старческую ответственность. Да?

Мне почему-то тоже стало легко и смешно. Я попытался было скрыть улыбку, но из этого мало что получилось.