Они полтора часа рыли ямы посреди абсолютной пустоты.
В дороге шестьдесят заключенных потеряли своих мастеров. В наказание их заставили бегать с одного конца поля на другой, а капо стояли и подгоняли их ударами. Они бегали так несколько часов, а мучители их громко хохотали. Сотни людей расставили в пятидесяти метрах друг от друга. Мастера разметили линию, где им предстояло рыть траншею шесть метров шириной и четыре с половиной глубиной.
Узники вонзили свои заступы во влажную землю – все, кроме двоих с фиолетовыми треугольниками на куртках. Они стояли не двигаясь. Маленький толстый капо с лицом, покрытым шрамами, медленно направился к ним. Вим видел, как двое мужчин тихо переговариваются, выпрямляются и стоят не двигаясь. Толстый капо остановился в метре от них и рявкнул:
– Что это вы делаете? Работать!
На заключенных обрушились удары. Они пытались защитить голову руками и объяснить:
– Нам не разрешено работать – мы не можем!
– Не разрешено работать! Сейчас мы вам покажем!!!
Под градом ударов один из заключенных крикнул:
– Наша религия не позволяет принимать участие в военных действиях.
Капо его не услышал или не захотел услышать. Он побагровел, окончательно вышел из себя и пошел прочь. Двое заключенных, не двигаясь, лежали на мокрой земле.
Вим несколько раз копнул влажную землю, и в яме стала накапливаться вода. Вим уже стоял в воде по щиколотки. Рядом с траншеей громоздилась куча земли. Через несколько часов глубина ямы достигла двух метров. Они продолжали копать. Это было нечто совсем другое, чем чистить канавы на голландских полях в собственном темпе на сытый желудок под теплым летним солнышком. Достаточно было поднять голову, чтобы получить очередной удар. Когда капо находился рядом, Вим усердно копал, но как только мучитель отходил достаточно далеко, начинал притворяться, копая воздух.
Около полудня появились эсэсовцы с большими котлами. Узникам разрешили отложить лопаты. Все выстроились в очередь за чем-то, что напоминало кофе. Двое заключенных разливали темную жижу по старым, ржавым мискам. Немецкий капо с покрытым шрамами лицом стоял рядом с очередью, дожидаясь любой ошибки или задержки. Теплую коричневую жижу получила уже почти половина группы Вима. Французский заключенный не сразу понял команду идти – капо только этого и нужно было. Он дубинкой ударил заключенного по коленям. Когда тот упал, крича от боли, капо стал бить его по голове и плечам, пока тот не покрылся кровью. Но и тогда его не оставили в покое. Капо принялся пинать его по голове. Вим слышал страшные, глухие удары.
Это садиста не удовлетворило. Он продолжал обшаривать взглядом колонну. Теперь заключенные держались от него на безопасном расстоянии, и дубинка просто рассекала воздух. Вены на шее капо надулись. Они уходили вниз, под воротник. Капо просто обезумел, и злобу свою выплеснул на котел с оставшимся кофе. Он пнул котел, жижа смешалась с водой.
– An die Arbeit! Schnell! Schnell! Работать! Быстро! Быстро!
Перерыв не продлился и десяти минут. Вим своего кофе так и не получил. Капо закурил и принялся переводить дух после такой тяжелой работы.
День тянулся мучительно долго. Вим вымотался и продрог. К вечеру в его теле болела каждая мышца. Тем не менее он продолжал копать или хотя бы убедительно притворяться, что копает.
Их работа никак не напоминала хорошо отлаженный механизм, как работали в Брунсвике и Амерсфорте. Дезорганизованные работы закончились по свистку в пять часов. Заключенных собрали в колонну. За долгие часы работы руки Вима намертво вцепились в лопату, в таком положении они и остались, когда он сунул лопату под мышку.
Они снова выстроились в поле. После поверки колонна двинулась назад. Если утром большинство заключенных были довольно бодры, то теперь они были измучены, обезвожены и голодны. Только капо оставались теми же фанатиками, что и утром. Почти половина заключенных остались в канавах. Их избили, да и сил на то, чтобы перебраться на другую сторону, не осталось. Но это никого не волновало – все промокли и были с ног до головы покрыты грязью.
На дороге их снова принялись подгонять. Многие не выдерживали темпа. Земляки пытались помогать друг другу. Почти половину колонны составляли голландцы, было много датчан, французов и бельгийцев, а также поляки и русские. Иногда двое заключенных поддерживали раненого товарища. Другие опирались на чьи-то плечи, а кому-то было достаточно слова поддержки. Так колонна двигалась в лагерь. Но сначала нужно было пройти через Хузум, где вечером на них смотрело гораздо больше любопытных горожан. Было около семи, и солнце только что село. Вид домов со светящимися окнами и каминами пробудил в узниках мучительную тоску по дому. Но им приходилось жить в ужасающей реальности.
У входа в лагерь они сдали лопаты и кирки, и началась поверка. Надежды на быстрый пересчет и теплый ужин не оправдались. Охранники устроили очередной цирк. Каждый, кто не стоял навытяжку, высоко подняв голову и держа шапку в правой руке, получал удары дубинками и кнутами. Тех, кто думал, что охранники тоже хотят оказаться в тепле и поесть, ожидало глубокое разочарование.
– Mützen ab! Mützen auf! Augen richten links! Augen richten rechts! Шапки снять! Шапки надеть! Равняйсь налево! Равняйсь направо!
Конца и краю этому не было. Пересчет, избиение, новый пересчет, еще более жестокое избиение. Холод и усталость безжалостно терзали узников. Через полтора часа пытка подошла к концу. Некоторые узники рухнули там, где стояли. В барак их пришлось тащить друзьям. Другие ковыляли сами, чувствуя облегчение, что первый день пережить удалось.
Внутри их ждал котел водянистого и чуть теплого брюквенного супа. Им выдали по куску хлеба и ломтику какой-то непонятной колбасы – это был завтрашний завтрак. За несколько минут вся пища была проглочена.
Заключенные расползлись по нарам. Просушиться было негде. Люди вытянулись на жестких досках, зажатые между другими грязными, мокрыми и вонючими телами. Вдалеке раздавалось пение амстердамского певца – он пел итальянские песни. Каждую ночь его заставляли петь для эсэсовцев, пока он не падал. За это он получал дополнительную еду, и его не гоняли на рытье противотанковых рвов.
Вим был измучен и мгновенно заснул, но в четыре утра его ударами согнали с нар. Новый день он начинал во все еще мокрой одежде.
14
Сломанные лопаты
Хузум, сентябрь-октябрь 1944 года
Обстановка в Хузуме ухудшалась с каждым днем. Все и вся были постоянно мокрыми. Ни дня не обходилось без дождя. В начале октября температура стала падать. Состояние узников стремительно ухудшалось. Десятки заключенных попали в лазарет – комендант позволил двум датским докторам оказывать хотя бы самую базовую помощь. Холод, сырость, плохое питание и убийственно тяжелый труд брали свое. А кроме того, в лагере были эсэсовцы, капо и мастера – уголовники и психопаты. Неудивительно, что у докторов быстро оказалось множество пациентов.
Через полторы недели после прибытия в Хузум дождь прекратился. Местные жители вышли из домов посмотреть на колонну истощенных, грязных и вонючих заключенных. Узников ругали, на них злились, над ними смеялись. Измученных заключенных осыпали грязными ругательствами. К счастью, не всё они понимали, но слова одной фермерши не понять было нельзя:
– Was sind das für Schweine? Ну что за свиньи?!
Между домами они мельком видели оживленный рыбацкий порт – напоминание о том, что реальный мир все же существовал параллельно с их призрачным существованием в лагере. Трое заключенных еле передвигали ноги. Они оказались в конце колонны. И вдруг в них стали швырять разные вещи: с верхних этажей на них выливали ночные горшки и сыпали им на голову мусор из мусорных ведер. Поняв, что происходит, они бросились подбирать картофельную шелуху, подгнившие яблоки, корки хлеба и другие остатки, но капо быстро загнали их назад в колонну. Нацистская пропаганда хорошо промыла мозги немцам. Они были убеждены, что заключенные – это асоциальные и жестокие преступники. Среди пестрой толпы, дважды в день проходившей через город, действительно были убийцы и насильники. И немцы искренне считали, что эти люди заслужили смертный приговор и должны быть благодарны, что их еще не расстреляли. А охранники – это