Читать интересную книгу Кругом один обман (сборник) - Виктория Токарева

Майка оказалась умная, но не железный дровосек. Ее можно было гнуть и ломать, что с большим успехом проделывал ее сын Гоша и кот по имени Шер (в переводе с французского «дорогой»).

Красоту матери Майка не унаследовала, к сожалению. Вся красота досталась Стасику.

Майка – замкнутая и беззащитная, как заяц. Даже меньше. Заяц может убежать, а Майка не может ничего.

Ее все любили, и я в том числе. Я вообще мало кого любила, потому что Скорпион. А Скорпионы – видят насквозь. Все хотят одного и того же: денег и любви. И все боятся одного и того же: тюрьмы и смерти. А в Майке была какая-то трогательная покорность и высокое благородство. Ее невозможно было расспрашивать о личном, невозможно было сочувствовать, невозможно касаться слабых сторон ее жизни. Майка как будто ставила стеклянную стену, как в аквариуме. Вроде все прозрачно, а за стеклом другая среда обитания. Стой и не лезь.

Все стояли и не лезли.

Майка тоже любила меня за противоположные качества, а именно: непокорность судьбе. Я строила свою судьбу как художник возле холста. Куда хотела, туда и малевала. Майке это нравилось и не нравилось. Мне было легко находиться в ее обществе. Легко дышалось, как в сосновом лесу.

Вся Майкина жизнь была подчинена сыну Гоше и коту Шеру. Кот – огромный, кастрированный, тигровой окраски. Глаза такие большие, что заходили за голову. Красавец и чистюля. Целыми днями мылся лапой. Его шерсть блестела.

Жил он у Майки на плечах, как воротник. Майка не могла уйти в отпуск, в смысле куда-то уехать. С котом не пускают в гостиницы. А без кота она не мыслила своего существования, как и кот без нее.

Ночью Шер норовил устроиться у Майки на плечах. Она его сгоняла. Засыпала в желанном одиночестве, но просыпалась оттого, что кто-то дышал ей в лицо тонкой холодной струйкой. Кот. Кто же еще? Он пробирался ночью, ложился рядом щекой на подушку и мирно спал.

Они были счастливы вместе: на пару смотрели телевизор, вместе ужинали. Кот ждал Майку с работы. Радовался. Иногда обижался и тогда мог не разговаривать с Майкой весь вечер. Сидел к ней спиной. Потом прощал и мирился. Но бывало, что не мог простить и тогда – о ужас, он мочился на ее вещи. На сумку, например. И эта месть оказывалась страшной. Сумка пронзительно воняла по несколько месяцев, и ничем невозможно было вывести этот острый тошнотворный запах.

Однажды Майка попала в больницу, ее не было две недели.

Майка отдала кота мне. Это был знак наивысшего доверия.

Все две недели Шер сидел на подоконнике и смотрел в окно. Ждал Майку.

Я окликала его: «Шер!» Пыталась как-то отвлечь.

Он медленно поворачивал ко мне свою квадратную кошачью морду, его безразмерные глаза были затянуты пленкой глубокой депрессии. Тусклый страдающий взгляд. Я пыталась взять его на руки, приласкать, но Шер игнорировал мои ласки. Он ждал Майку.

Говорят, что кошки привязаны к дому, а собаки к людям. Не знаю. Шер был привязан именно к Майке, как будто был ее ребенком. Или возлюбленным. Этот кот вобрал в свое сердце всю любовь к человеку.

Майка вернулась наконец. Зеленые глаза Шера зажглись, как неоновые, и он больше никогда не подходил к подоконнику. Переселился на Майкины плечи и смотрел на всех свысока.

Стасик дразнил Майку:

– Ты думаешь, кот заметил, что тебя не было?

Я кидалась на защиту Майки, как бойцовый петух.

– Не слушай! – орала я. – Шер чуть не умер от тоски. Он чуть не покончил с собой.

Глаза Майки тут же осветились победным блеском. Она мстительно смотрела на Стасика. Но дело было не в том, кто прав, просто Стасика оскорбляла женская участь Майки: вместо мужа – кот. И он уничтожал словами эту жалкую участь, как будто что-то изменится, если кота не будет.

Шер наполнял Майкино сердце теплом и зависимостью. Хочется, чтобы кто-то нуждался в тебе, не мог без тебя жить. И если нет такого человека, то хотя бы кот или собака. Это лучше, чем ничего, вернее – никого. Своего рода заместительная терапия.

Майка не сердилась на Стасика. Она любила брата не меньше, чем кота. Но у Стасика была своя жизнь, а у Шера – только Майка.

Гоша вырос. Окончил институт. Устроился на работу. Зарплата – кошкины слезы, но хорошо хоть так.

Гоша не отставал в развитии, ни в коем случае, но слышал плохо. Звук доходил до него как из-под воды. Какой-то врач-идиот не посоветовал Гоше ставить в ухо слуховой аппарат. Врач считал, что аппарат полностью посадит слух. Пусть Гоша ходит так как есть и напрягается, прислушиваясь. Нужно тренировать слух. Гоша смотрел собеседнику в рот, пытаясь по губам определить слова. Выражение его лица становилось напряженным, как у глухого. Не добавляло красоты.

Девочек у него не было. Потом завелась какая-то юная хохлушка, приехавшая в Москву на заработки. Майка сходила с ума, подозревала, что хохлушка хочет обвести наивного Гошу вокруг пальца. У хохлушки – ни кола, ни двора, ни образования.

Я пожимала плечами: а что у Гоши? Слуховой аппарат? И того нет.

Улице Горького вернули прежнее название: Тверская.

Дом, в котором жила наша семья, забрали под гостиницу и ресторан. Прежних жильцов требовалось расселить.

Я опять включила свои связи. Несмотря на капитализм, блат продолжал иметь значение. Помог и Яков Михайлович с того света. Он был участником ВОВ (Великой Отечественной войны), и это тоже сработало.

Мы ходили вместе с Майкой по инстанциям, выбивали что получше. И выбили. Две квартиры. Одна Гоше, другая Майке. Гошина квартира называлась «полуторка» – полторы комнаты. Находилась в кирпичном доме, в хорошем районе. Довольно большая комната и смежная маленькая с окном. Туда вполне помещались кровать и шкаф.

Теперь у Гоши была своя площадь. Готовый жених.

Майке досталась однокомнатная с большой кухней – двенадцать метров. Можно поставить нормальный стол и принимать гостей. Кухня-столовая.

Получив жилплощадь, Гоша укрепил свои мужские позиции. На него клюнула молодая художница Вероника, но расписываться не пожелала. Видимо, свою связь она считала временной. Скорее всего, Вероника переехала к Гоше «пар депи». Это значит: назло. Назло кому-то, кто разбил ее надежды.

Вероника надеялась, что этот кто-то одумается и восстановит надежды, и сделает сказку былью. И тогда она заживет, как в сказке, с любимым человеком. Но нет. «Кто-то» никак не отреагировал на исчезновение Вероники, а может, даже обрадовался: «Баба с возу – кобыле легче».

Брак смотрелся как неравный. Мезальянс. Вероника заметно превосходила Гошу по всем статьям.

Гоша влюбился в Веронику по уши. Он провалился в любовь, как в болото. Завяз и не хотел вылезать.

Веронике нравилось, когда ее любят. Она помыкала Гошей. Ей доставляло удовольствие помыкать. Она втирала его пяткой в землю, и это было ее любимым занятием. В доме постоянно гремели скандалы. Похоже, в этих скандалах Вероника черпала энергию для жизни. Поорет, унизит, оскорбит и как будто заправится бензином. Можно ехать дальше.

Я довольно часто встречала таких людей, которые заправляются скандалами. Я думаю, это скапливается и выплескивается неудовлетворенность жизнью.

Вероника не любила Гошу. Просто решила: лучше такой, чем никакого.

У них родился ребенок. Толик. Меня позвали на смотрины.

Посреди широкой кровати сидел улыбчивый, счастливый младенец. Копия Гоши, но качественный, доделанный до последнего винтика. Можно сказать, совершенный.

Я тихо шепнула Майке:

– Вот таким был бы Гоша, если бы родился вовремя.

У Майки испуганно вытянулось лицо.

– Тише! – Она боялась, что услышат. Майка скрывала эту позорную страницу своей биографии, хотя что тут такого? Она же не нарочно… Судьба строит рожи.

На столе стояло угощение: филе окуня и салат. В салате сочетались: капуста, морковка, сырые грибы, колбаса, все это было заправлено чем-то сладким. Горчица с сахаром, что ли… Невозможно взять в рот.

Вероника преподносила этот салат, как французский деликатес. Не знаю, может, во Франции туда добавляют устрицы. Но здесь обошлись без излишеств. Устриц заменили докторской колбасой.

Гости вяло ели, хвалили из приличия. Вероника царила за столом и властвовала. Гоша смотрел ей в рот, я боялась, что он в этот рот провалится. Ловил каждое слово, глаза его сияли и торжественно оглядывали гостей. Он праздновал свою победу: жена и сын. Да не какие-нибудь завалящие, а супер-экстра-класса. Сын – ангел. Жена – красавица, умница, талант. Пишет картины: пейзажи, натюрморты, портреты. Кто из присутствующих на это способен? Никто. Лично я не могу даже стакан нарисовать. Только кошку, и то очень приблизительно: цифра восемь, на верхнем кружке два уха, а посреди нижнего кружка хвост. Получается кошка, сидящая спиной.

Вероника работала много и плодотворно. Ее картины множились, уже некуда было складировать. Но в денежном выражении – нуль. Их не покупали.

Вероника ждала перемен: сейчас не покупают, но со временем все изменится, как у Пиросмани. Был нищий, умер под лестницей, а сейчас его имя на слуху у каждого, картины стоят бешеных денег, и даже песню сочинили: «Миллион алых роз».